Юзеф Крашевский - Маслав

Хотя чернь, осаждавшая замок, и отступила от него, но все отлично понимали, что мир был не прочный, и что враг рассчитывал взять их измором. Не раз высказывались предположения – прорвать осаду и уйти за Вислу.

Но тогда надо было или покориться Маславу, или вступить с ним в бой. Большая часть рыцарства, замкнувшегося за валами Ольшовского городища, – относилась с презрением к Маславу с его язычеством и не хотела даже думать о спасении через него.

Каждый день происходили совещания, не приводившие ни к какому решению, и отец Гедеон заканчивал все споры и беседы всегда одними и теми же словами:

– Помолимся Господу и будем верить, что он нам поможет!

И только молодость счастлива тем, что даже в такой тесноте, она хоть на минуту может забыть обо всем.

Трудно было поверить, что на другой день первой заботой обоих братьев Долив было – проследить, где скрывались голубые глазки Каси. Они оба, как только встали, принялись всюду бегать и расспрашивать, где помещались мать с дочерью.

Уже в дороге, поссорившись из-за девушки, они избегали смотреть прямо в глаза друг другу и почти не разговаривали между собой. Вшебор за одни сутки дороги так расположил к себе мать, что мог быть уверен в ее сочувствии, однако, он не принял в расчет того, что веселая и бодрая еще женщина заглядывалась на него не ради дочки, а ради себя самой. Остаться вдовой без защиты, – говорила она себе, – было очень трудно… И она искала мужа… не столько для себя, сколько для дочери, которой он мог заменить отца, а она охотно принесла бы ей эту жертву.

Мечты Вшебора были совсем иные.

Мшщуй, ничего не добившейся во время пути от пугливой Каси, влюбился в нее еще сильнее. И оба брата думали только о том, как вести дальше свои сердечные дела.

В обоих текла одна и та же горячая кровь, как это часто случается в семьях, нравы у обоих были не одинаковые. Оба легко воспламенялись, но шли к своей цели разными путями. Во время охоты Вшебор выслеживал зверя, а Мшщуй загонял его и убивал; первый готов был провести целый день в шалаше в ожидании зверя, второй не терпел долгого ожидания и охотнее гнался и преследовал. Так и во всем. Вшебор всего добивался упорством и ловкостью, Мшщуй – горячем сердцем и собственными усилиями.

В Ольшовском городище, где женщины были отделены от мужчин, трудно было в этой давке найти кого-нибудь вообще и еще труднее – увидеть женщин. Вместе с женою и дочерью Белины они занимали отдельное помещение, и почти никто из них не выходил из него уже потому, что не было такого укромного уголка, где бы за ними не следило несколько пар глаз и не подслушивали чьи-нибудь уши.

Поэтому и оба влюбленные, расхаживая по дворам и задирая головы кверху, словно высматривали воробьев под крышей, не могли нигде увидеть тех, кого искали. А тут еще нашелся третий соперник в лице молодого Белины. Придя утром к лежавшему Топорчику, он принялся с жаром расспрашивать о Касе Спытковой, заинтересовавшей его своим серьезным личиком. Топорчик тоже завидел ее издали, но был так измучен и угнетен, что даже женская красота не произвела на него впечатления.

– Оставь ты меня в покое! – отвечал он. – Я не знаю и не ведаю, что это за женщина! Я встретил из в пути, когда был сам едва жив, старшая дала мне напиться, – да наградит ее за это Бог. Спрашивай о ней Долив, если они захотят только тебе ответить, потому что мне сдается, что они сами точат зубы на этого подростка. Мне же не до того.

– Девочка, как малина! – сказал Белина.

– Да хоть бы она была, как ангел, каких ставят в костелах, не время теперь думать о девушках, когда враг схватил нас за горло, – сказал Топорчик.

Белина рассмеялся и умолк, но, должно быть, грешные мысли засели крепко у него в голове, потому что, когда братья Доливы, проискав напрасно по дворам, вернулись в горницу, он пристал и к ним, расспрашивая их о женщинах, с которыми они приехали. Но те не охотно отвечали на его вопросы. Им было неприятно, что еще кто-то, кроме них, заинтересовался девушкой.

Так среди туч завеяло на радость молодым глазам, как ясное солнышко, чудное девичье личико. Такова уж привилегия молодости, что и под самым страшным гнетом она не перестает волноваться сердцем и мечтать. Старшие беседовали о защите замка, да о хлебе, – а молодые только и думали о голубых глазах Каси. Хозяйскому сыну, Томку Белине, который мог свободно входить в помещение женщин, среди которых была его мать и сестра, посчастливилось раньше всех полюбоваться хоть издали на прекрасную девушку. Доливы же и думать не смели о том, чтобы приблизиться к ней.

Но под вечер Спыткова-мать вышла из горницы проведать того, кто так хорошо услуживал ей во время дороги и так внимательно слушал ее рассказы. Оба брата, увидев ее издали, так и бросились к ней навстречу. Вдова, помня услуги Вшебора, вынесла ему под платком немного съестного, оставшегося от дорожного запаса, чтобы угостить своего опекуна, – и увидев его брата, разделила свое приношение на две части.

Оба принялись расспрашивать ее и ней самой и дочери.

– Благодарение Богу, – со вздохом отвечала вдова, – что мы попали сюда. По крайней мере, здесь мы среди своих людей, и что они имеют, то и нам дают! Здесь было бы легче и умирать! Обе мы в добром здравии, хоть долго еще не забудем этот путь и все наши несчастья.

Так начав разговор, хотя и продолжавшийся жалобами на свою судьбу, Спыткова повеселела и, блестя белыми зубами, то и дело бросала взгляды на Вшебора.

Начав болтать она уже не могла остановиться: ей надо было так много рассказать такого, чего Мшщуй еще не слышал – о своем прежнем богатстве, о величии и могуществе своего рода, о любви мужа и обо всем, что она испытала в жизни. Теперь она уже помышляла о том, как бы ей пробраться на Русь к своим, где она надеялась найти защиту, помощь и нового мужа, так как там еще многие вздыхали по ней.

Долго болтала вдова, – сопровождая свою речь то смехом то слезами, кокетливо поглядывая своими черными глазами то на одного брата, то на другого и энергично жестикулируя. Живая и говорливая, она отлично знала, что может еще нравиться мужчинам, – но братья стояли перед ней в безмолвии и неподвижности.

Подходили и чужие люди послушать и посмотреть на нее, а она с увеличением слушателей становилась еще более словоохотливой, и когда пришла пора прощаться и возвращаться к дочери, глаза ее уже были совершенно сухи.

В одно осеннее утро двое людей, одетых по-крестьянски, в простых сермягах, верхом на плохих конях с подосланным вместо седла куском толстого сукна, медленно подъезжали к широко разлившейся Висле, переполненной осенними дождями.

На возвышенном берегу ее виднелся издалека замок на холме и старый город, раскинувшийся у подножия его.