В. Волк-Карачевский - Исходная точка интриги

– Он всегда этим отличался.

– Жена русская католичка, живопись – все это вызовет интерес и послужит хорошей ширмой. Если Маркиз будет поставлять картины императрице, он найдет способ снять ее с шахматной доски как только это потребуется.

– Ты рассказал Маркизу об отречении Анны?

– Нет.

– Почему?

– Ну, во-первых, отречение никто так и не нашел. А во-вторых, я не хотел направлять Маркиза – он сразу бы почувствовал это. Маркиз не любит, когда его подталкивают к какому-либо решению. Он действует сам.

– Да, это верно.

– Об отречении Анны знает только аббат Фариа. От него, собственно, о нем узнали и мы сами. Когда он введет Маркиза в курс дела, то, естественно, расскажет ему об отречении Анны. И если Маркиз увидит развитие своей деятельности в этом направлении, он не упустит этот ход. Но это будет его решение. Ему на месте виднее.

– Ты прав.

– Он может найти ходы более сильные и результативные.

– Не исключено.

– Но все-таки мне кажется, что именно отречение Анны даст возможность взять ситуацию в России в свои руки.

– А если Соколович первым найдет отречение?

– Маркиз может контролировать Соколовича – он знает о нем. А Соколович и не догадывается о существовании Маркиза. Насколько я понимаю, Маркиз в первую очередь обеспечит себе способ в случае необходимости вывести из игры Соколовича. И если тот первым найдет отречение Анны, оно все равно окажется в руках у Маркиза.

– Ну что же, тогда за Россию можно не беспокоиться. А как события в Нидерландах?

– Там штатгальтер практически утратил власть. Король Пруссии хочет вмешаться, но как подчиненный в своей ложе ожидает разрешения.

– В другой ситуации пускай бы все шло своим чередом, но с учетом обстановки во Франции, лучше, если прусский король введет войска.

– Его сразу же поддержит Англия.

– И Франции придется либо ввязаться в конфликт, либо показать свою слабость.

– Не Франции, а Людовику XVI.

– Да. Людовику. Сила и слабость Франции относительны. Сколько сейчас французов?

– Миллионов двадцать пять.

– А армия?

– Тысяч двести они могут поставить под ружье. Но при пустой казне…

– Пустая казна не самое лучшее условие для ведения войны. Но и не самое главное. При сильном короле…

– Но король слаб.

– Это знаем только мы. Этого не знает даже сам бедный Людовик XVI, а его соседи и подавно. И французам пока не известно, что их король слаб. А он не просто слаб. Он – королевское ничтожество. И нужно, чтобы это поняли все. Так что пускай Пруссия вводит войска в Нидерланды.

– А если голландцы выстоят? И потом… Убрать штатгальтера, установить республику… Это тоже неплохо… И, возможно, эта республика в будущем помогла бы и Франции… Когда начнется…

– Когда все начнется, во Франции произойдет переворот и в политике и в умах. Помощь голландцев не сыграет существенной роли. Сейчас важнее нарушить равновесие. Ведь Голландия и Франция заключили союз против Англии и Пруссии?

– Да, по-моему, в 1783 году и тогда этот союз серьезно урезонил и Англию и Пруссию.

– Пусть все увидят, что Людовик бессилен и не может выполнить свой союзнический долг, как семь лет не мог выполнить долг супружеский. Ему нужно создать репутацию слабого и бессильного правителя.

– Значит, пусть прусский король…

– Вводит войска в Нидерланды. Это, кстати, подействует и на императора Иосифа II, если Австрия, как союзница России, поспешит сразу вступить в войну с турками. Турция на два фронта продержится недолго. События в Нидерландах отвлекут Иосифа II. А усиление Пруссии, возможно, вообще удержит Австрию от вступления в войну на стороне России.

– Ну что ж, отложим республику в Нидерландах.

– Когда Франция станет республикой, она поможет установить республику и в Нидерландах, как, впрочем, со временем и в Пруссии.

В августе или сентябре 1787 года – читатель, надеюсь, привык к тому, что, увлекаясь, автор не всегда строго придерживается последовательности лет, а не то что месяцев – так вот, то ли в августе, то ли в сентябре 1787 года по южному почтовому тракту в направлении столицы Российской империи, без подорожной, почти без остановок мчалась карета светлейшего князя Григория Александровича Потемкина-Таврического, одного из, если не главных, то, по крайней мере, очень важных героев моего сочинения.

Турция неожиданно объявила России войну, ту самую, которую князь планировал через года два-три, а турки вдруг начали ее сами.

Война русских с турками, как и многие другие войны, возникающие самым естественным образом, по самым понятным причинам – то есть из первоприродного желания одних людей отнимать у других людей их дорогие и красивые вещи, грабить их села и города, насиловать их женщин и захватывать занятые ими земли – могла случиться, как тысячи других войн, сама собою, в силу врожденных свойств человека и все тех же его естественных наклонностей.

Потому что ничто не угнетает так человека, как необходимость мирно пахать землю и каждодневно трудиться в поте лица своего ради куска хлеба насущного, да еще соблюдая два десятка заповедей, записанных неведомо когда в священных текстах, а вдобавок подчиняться сотням законов и постановлений властей и господ, в пользу которых нужно еще и платить подати, оброк и налоги, а то и отрабатывать барщину. И куда как веселее шагать строем, в новом, с иголочки, мундире, горланя песни и подмигивая красоткам, привлеченным бравым видом стройных (мундир всегда стройнит) молодцев, не отягощенных никакими заботами и тревогами и только о том и думающих, как бы выпить стаканчик доброго вина да приобнять веселую подругу.

Но эта война началась потому, что она потребовалась двум верховным масонам, готовившим другое грандиозное действо с беснованием толп народа на улицах города Парижа, с пламенными речами в многолюдных собраниях, штурмом королевских дворцов, кровавыми оргиями, отрубанием голов, торжественными шествиями, песнями и танцами. Русско-турецкую войну развязали для того, чтобы ничто не помешало этим прославленным впоследствии в учебниках истории событиям.

Но, кроме того, этой войны хотели Швеция, Пруссия и Англия, чтобы получить от нее те или иные выгоды. Шведский король, подверженный приступам бурного осознания собственного величия, жаждал вписать свое имя в историю рядом с именем обожаемого им короля Карла XII и вернуть земли, утерянные им в результате войны с русским царем Петром I.

Прусский король, наущаемый хитроумными министрами, хотел присоединить к своим землям города Данциг и Торн, отняв их у Польши, а Польше взамен выделить что-нибудь из, поражающих своей обширностью, земель Российской империи, заставив ее уступить часть этих земель под угрозой войны на два, а то и на три, даже на четыре фронта.