Мариан Брандыс - Мария Валевская

Ввиду неясного будущего, я на всякий случай считаю необходимым улучшить положение народа, хотя бы это было сделано ценой замков, чтобы развить те всеобщие силы, которые могут стать постоянной основой и заставить молчать ваших врагов.

Верь мне, Мари, единство усилий и мыслей всего вашего народа и есть та страшная сила, которая может противостоять даже больше, чем трем врагам. Но я буду помогать, поддерживать, буду с вами, уверься в этом, во всех обстоятельствах.

Герои-поляки, которые сражались со мной, и их правое дело имеют все права на мою поддержку.

Таким образом меня успокоили и дали мне надежду, которой я тотчас поделилась с другими, чтобы соотечественники могли порадоваться и почувствовать себя счастливыми.

Я делала успехи в безмолвном и таинственном языке, которому он учил меня каждый вечер, и наконец стала понимать его лучше Дюрока. А когда я призналась, что меня удивляет это его двойное умение выражать одновременно великие политические мысли и сокровеннейшие движения сердца (среди самой оживленной беседы, на виду у внимательной толпы его мимолетные взгляды, движения руки и пальцев ухитрялись передать мне, что он хочет сказать), он ответил:

– Тебя это удивляет, Мари. Так знай же, что я должен достойно выполнять обязанности, диктуемые положением, которого я достиг. Я имею честь приказывать народам. Я был только желудем, Мари, теперь я стал дубом. За мной следят, за мной наблюдают и издали, и вблизи.

Такое положение заставляет меня играть роль, которая часто не в моей натуре, но играть я должен, не только ради людей, чье мнение и голос мало меня волнуют, а ради себя самого, так как положение, которое я занимаю, налагает на меня обязанности по представительству.

Но тогда, как для всех я – дуб, для тебя хочу быть желудем, для тебя одной, моя дорогая, моя сладостная Мари. Понимаешь? А как же мне еще поступать, если за нами наблюдает целая толпа, а я хочу сказать тебе, что я тебя люблю? Каждый раз, когда я на тебя взглядываю, я чувствую потребность сказать эти слова и не могу приблизиться к твоему уху, чтобы не обратить на это внимание. Вот что наделяет меня способностью, которая тебя удивляет.

Он часто ворчал на меня из-за простоты моего туалета и цвета его. Я носила только белые, серые или черные платья. Он не любил этих цветов и жаловался на то, что я мало считаюсь с его вкусами. Я оправдывалась, говоря, что полька должна носить траур по своей родине.

– Разве мы не сироты? Когда вы нас воскресите, я буду всегда носить розовый цвет.

Любой разговор и любая тема служили великолепным поводом, чтобы затронуть эту всегда главенствующую мысль. Только воплощение мечты могло как-то оправдать меня в общественном мнении. Только благодаря ей я могла выносить положение, противоречащее моим принципам и причиняющее мне боль.

Император вообще-то не любил разговаривать с женщинами о политике. Даже высмеивал всех, кто ею занимался.

– Ненавижу женщин-мужчин. Лучше им вязать и рожать детей, чем соваться в область, которая для них недоступна.

Вот слова, которые я выслушивала. Часто я даже брала под защиту женщин, которых он обвинял в этом недостатке. И что же! Совершенно не понимаю, как удавалось мне вести разговоры такого рода, не раздражая императора. Думаю, что это объяснялось уверенностью в моем бескорыстии и отсутствии личных видов. Он читал в моей душе, что ее наполняет чистая любовь к отчизне, без всякой задней мысли, и что моя мольба к нему приносит облегчение моей душе.

Добрый, хороший маршал Дюрок также питал меня надеждой. Он любил и уважал наш народ. Накануне отъезда императора он сказал мне:

– Терпение – и вы достигнете цели, выношенной в сердце. Говорю вам, что полное восстановление вашей родины стоит на первом месте в его политических намерениях. Но чтобы эффективнее помочь вам, нужно устранить прежде всего многие серьезные препятствия, которые мы несомненно преодолеем.

Действительно, на другой день после этого разговора прибыли курьеры из Франции и из всех стран Европы, что ускорило отъезд его императорского величества.

Континентальная блокада, покорение Испании, английские заговоры, которые надо было расстроить, удержание Австрии от активных действий – вот великие дела, которые целиком его занимали.

Я была подавлена, когда е. и. в. сказал мне:

– Мари, завтра я уезжаю. На мне лежит великая ответственность. Я должен развеять бурю, готовую разразиться над моими народами. Ты лишишь меня навсегда своего присутствия? Я для тебя ничто?

Я залилась слезами и воскликнула:

– Вы уезжаете, ничего для нас не сделав!

Чувство удрученности проникало все мое существо. Я смогла только произнести:

– Всемогущий боже, что с нами будет?

– Ты приедешь в Париж, добрая моя Мари. Даю тебе в опекуны Дюрока. Он будет заботиться о тебе. Ты же знаешь его. Можешь всегда обратиться к нему, и твое желание будет выполнено, если только ты не будешь желать непомерного.

– Сир, вы знаете, что у меня лишь одно желание, одно чаяние, и оно вам известно. Сердце мое всегда одно и то же. Я не хочу другого подарка из ваших рук. Все сокровища всего света не могут меня успокоить и возвысить в собственных глазах. Сир, возвратите мне мою родину. Тогда я буду спокойна и свободна от заслуженного презрения. Этой минуты я буду ждать, с верой в ваше обещание, под сенью моего сельского прибежища.

Память о вас вместе с идеей, царящей в моих мыслях, будет скрытым и священным огнем культа, которому я себя посвящаю. Он будет сокрыт в глубочайших тайниках сердца, я буду питать его надеждой, воспоминанием и доверием.

– Нет, нет, Мари. Все будет не так. Я знаю, что ты можешь без меня, Я знаю, что твое сердце не принадлежит мне. Ты не любишь меня, Мари, я знаю это, ведь ты же искренняя, безыскусная женщина, и именно этим покорила меня так, как никто не покорял. Ты добрая, хорошая, сладостная, у тебя такое благородное и чистое сердце. Неужели ты лишишь меня этих минут счастья, ежедневно испытываемого с тобой? Ах, Мари, я могу изведать его только с тобой, А ведь меня считают счастливейшим из людей!

Эти слова были произнесены с усмешкой, такой горькой, такой печальной, что я испытала странное чувство к владыке мира. В его объятия толкнула меня жалость. Я поклялась сделать все, чего он желал».

Драматическая сцена прощания с Наполеоном – это последний фрагмент рассказа Валевской. Из рукописи Массона как будто видно, что героиня романа довела свои воспоминания только до отъезда из Финкештейна. [27]Судить об объективной и субъективной истинности ее рассказа предоставляю читателям, я на эту тему уже несколько раз высказался.

В заключение моего затянувшегося рассказа я хотел бы выразить благодарность трем французским историкам: Жану Савану, Андре Кастелло и Жозефу Валензееле, чьи труды дали мне возможность познакомить польских читателей со всеми новейшими открытиями, связанными с Марией Валевской. Единственной неразрешенной загадкой остается все еще таинственный архив Орнано, хранящийся в замке Браншуар.