Ованес Азнаурян - В ожидании весны

© Азнаурян О., текст, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Sէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛ [1] Господи, помилуй! ( арм. ) .

…все кончилось, и все потеряло смысл. Жизнь, вся та же жизнь стала отныне черно-белой, и ничто больше не радовало. Не было красок: ни весной, ни летом, ни даже осенью. А зимой была опять смерть. Черно-белая, но чаще – серая. Ах! Серая, серая жизнь! Ненужная, бессмысленная, как жизнь бездомной собаки, которая тычется носом в куче мусора, но не находит ничего съестного. Люди перестали есть, что ли? Неужели люди не едят больше мяса? Видимо, нет. Иначе были бы и кости. Боже, хотя бы косточку! Одну!

– Иди, дружок. Ничего тут нет. Помирай, дружок, потому что жизнь кончилась, потому что все уезжают.

Տէր, ողորմեա՛.

И осталась одна большая, жирная клякса.

И пианино было испорчено, и поэтому аккорд, весь черный и густой, продолжал звучать, хоть пальцы и оторвались от клавиш. А может, кто-то забыл снять ногу с педали? Продолжает давить на газ и скоро врежется в стену или слетит с поворота? Да, конечно, в пропасть. И конечно, пианино сожгут, чтоб согреться, и клякса испортит весь лист, и придется заново переписывать. Всегда переписывать. Переписывать до стены, до черного аккорда.

Տէր, ողորմեա՛.

Все поменялось. Стихи стали прозой, и Поэт не улыбается, когда весной на деревьях появляются почки, и не плачет, когда осенью опадает последний лист. Поэт лишь копается в куче мусора. Տէր, ողորմեա՛. Почему люди стали травоядными?

Потому что сожгли пианино, потому что нет сил переписывать сначала.

Так было в 90-е. А потом случилось обнуление. Время стало стремительно убегать вперед, и всем начало казаться, что удалось оседлать время бегущее . И улететь навстречу рассвету. Ведь когда время движется, кажется, что рассвет уже скоро. Что после ночи не наступит ночь. Что после зимы не будет снова зима. И что будет вечер, будет утро, наступит день и взойдет солнце. И мы скажем тогда: «Был Вечер, было Утро, и вот наступил День и взошло Солнце». Мы посмотрим вокруг: вот это – река, это холмы, горы, это – озеро, а это – лес. И тогда река станет Рекою, гора – Горою, холмы – Холмами, и озеро будет знать, что оно – Озеро, а лес – что он Лес. Мы посмотрим на небо и скажем, что вот это – Небо, высокое, синее, а по Небу плывут облака, и Облака будут плыть, как яхты. И это потому, что мы всему даем имя, и, если б не было Человека, ничто не знало бы, что Оно то, что Оно есть – Ничто…

И не будет больше такого, чтоб после Ночи была Ночь, но после Ночи всегда будет Утро, и взойдет Солнце. Оно есть всегда, даже если идет дождь и ты не видишь Его.

Тогда я, Ара Маноян, последний старик из прошлого, отшельник-писатель, вернусь в свой родной город, встану на площади и закричу:

– Смотрите, восходит Солнце! Разве вам недостаточно знать, что Солнце всегда есть? Я счастлив от того, что знаю это! Я знаю: Оно взойдет, и я счастлив! Я знаю, что после Зимы уже будет Весна. А разве вам недостаточно, что и вы это знаете? Разве не должно ваше Сердце биться спокойнее от того, что вы знаете нечто, что ВЕРНО и не подлежит сомнению? Ведь счастье знать такое! И это единственное, что можно знать ТОЧНО… Послушайте! Нужно всегда говорить правду, а, говоря Правду, вы сможете сказать лишь, что Утром восходит Солнце, что после Зимы всегда наступает Весна.

И тогда никто больше не уедет… И не будет последних дней.

Տէր, ողորմեա՛… Տէր, ողորմեա՛… Տէր, ողորմեա՛…

Палаток было две: маленькая оранжевая и красная, большая. Они были разбиты рядом друг с другом в десяти шагах от воды, в тени деревьев. Там же, под деревьями, были сумки и рюкзаки. Веревки, которыми была укреплена к кольям оранжевая палатка, были увешаны мокрыми полотенцами, купальниками, плавками и одной парой черных мужских носков.

Из красной палатки доносились звуки гитары. Играющий явно не был музыкантом, но он, видимо, не придавал этому значения. В маленькой же палатке никого не было, а у самой воды на песке загорал человек. Он лежал на животе. На голове у него была белая панамка, и сквозь темные очки он смотрел, как по озеру плывет яхта. На яхте были какие-то люди, но их нельзя было разглядеть. Сверху, с холмов время от времени налетал холодный ветер, и человек, загорающий на берегу, чувствовал, как кожа его покрывается пупырышками.

Он повернул голову и бросил через плечо большой палатке:

– Заткнись же, наконец!

Но большая палатка оставила его слова без внимания и продолжала извлекать из своего чрева стонущие звуки.

– Аствац им [2] Боже мой ( арм. ). , ты можешь не пиликать на этой идиотской гитаре?

Результат был прежним, и человек на берегу опять стал смотреть на озеро. Он только сказал:

– Ну, черт с тобой!

Яхта была уже далеко, и человек посмотрел на противоположный берег – там ничего не было – и на чаек. Чайки истерично смеялись и кружили низко над водой. Человек на берегу подумал: «Почему я так одинок?!»

Потом он крикнул:

– Аэлита! Скажи этому козлу, чтоб перестал!

– Он мне не мешает, – ответили из большой палатки.

«Տէր, ողորմեա…» – подумал человек и повернулся на спину. По небу плыли облака. По небу по-прежнему плыли облака, только солнце было где-то в другом месте…

Аэлита же убедила себя в том, что треньканье Тиграна на гитаре ей не мешает. «Ну и пусть себе играет, – подумала она и посмотрела на шею, грудь и ноги Тиграна; он был в плавках. В палатке было очень жарко. – Может, жарко от того, что палатка наша красного цвета, – подумала Аэлита. – А почему она красная? Даже смешно. Нигде нет красных палаток. Только наша».

Тигран продолжал играть.

– Я выйду, немного позагораю, – сказала Аэлита Тиграну.

– Не надо, – сказал тот.

– Почему?

– Не надо.

Они продолжали лежать рядом. Тигран играл на гитаре. Человек, загорающий на берегу, этого уже не слышал.

Потом они ушли подальше от лагеря и занимались любовью под деревом облепихи. До них доносился шум воды и крики чаек, но они не прислушивались. Пахло п о том, сухой травой и еще чем-то. Они были уверены, что их никто не видит, и это было на самом деле так. Тигран заметил, как белая бабочка села на желтый цветок. БА-БОЧ-КА, пронеслось по слогам в голове, в ритме движений, потом Тигран опять закрыл глаза. Их никто не видел, и они были уверены в этом…

Когда он закурил, она посмотрела на него и улыбнулась.

– Спасибо, – сказала она.

Он ничего не сказал и только погладил ее по щеке. Поцеловать ее он не захотел.