Виталий Надыршин - Светлейший

Нищий, которого назвали Федором, было затих, но, видимо, что-то вспомнив, опять накинулся на соседа.

– Мы пруссака били?.. Били! Кровь проливали?.. Проливали! Берлин, Кольберг брали?.. Брали! Чуть бы ещё надавили, и енти пруссаки лапки подняли кверху. А государь наш, что? Взял и возвернул обратно всё Фридриху!

– Дык это… – испуганно оглядевшись, негромко ответил ему сосед. – А воевать стали меньше. Ты, Фёдор, недавно здеся, а, поди, на пропитание имеешь кажин день. А почему? Народ чуть-чуть, а сытней стал жить. Вот и нам перепадает. Дай Бог здоровья императору Петру!

Фёдор аж подпрыгнул от возмущения и здоровой рукой попытался дотянуться до соседа, не достал и плюнул ему в лицо. Нищие стали плевать друг в друга. Другие стали смеяться, тыча в споривших пальцами.

Наконец они успокоились. И Фёдор уже без злобы произнёс:

– Дурак ты, Савва. Как есть дурак. Я о Расее талдычу тебе, а ты о пропитании. Мы в Силезии вместе с австрияками войска прусские как снопы молотили… Если бы не наш генерал Бутурлин, давно бы напрочь разбили пруссака. Нерешительный генерал был, всё чего-то ждал, а надо было наступать. Я ить там и руку свою потерял. Смерть мне тады заглянула в лицо ещё утром, когда в разведку ходил и, подлая, заметила меня к обеду. Да, видно, мой ангел-хранитель поспел к тому взрыву-то вовремя, прикрыл меня, только руку и потерял.

Спрашивается, а за каким хреном? Разве матушка-государыня, царство ей небесное, позволила бы такое? А ентот немчура… отдал. Зачем ему про наши, русские, руки думать?.. – по его морщинистым щекам потекли слёзы.

Денис положил деньгу старику, достал ещё мелочь, прошёл вперёд и протянул монетки обоим калекам.

Питейное заведение, куда торопился Фонвизин, среди подобных мест слыло наиболее спокойным. Хотя такое понятие было весьма условным. В тёмное время суток поодиночке появляться и здесь было опасно: могли раздеть и ограбить. Поэтому Денис шёл осторожно, то и дело оглядываясь. Чего только не случалось в центре Москвы по ночам… Часто из темноты раздавались вопли: «Караул! Грабят!» Заспанные люди вскакивали с постелей, высовывали головы из окон, сурово этак отзывались: «Идём!», но не шли, а, крестясь от страха, снова забивались под тёплые одеяла.

Или… из темноты выскакивали какие-то людишки, помогали загулявшим пьяницам подняться по ступенькам наверх к дороге и тут же исчезали. Только вот карманы гуляк после этого оказывались пустыми.

Пространство перед входной дверью избы-австерии тускло освещал масляный фонарь. Рядом прибита вывеска, где местный живописец нарисовал что-то подобие рака, обнимающего клешнями штоф зелёного цвета. Краска начала шелушиться, у рака обсыпалась одна клешня, у штофа – дно, и теперь в темноте в свете блеклого фонаря однорукий краб выпученными глазами разглядывал горлышко бутылки.

Само заведение располагалось ниже основной дороги, и к нему вела дюжина бревенчатых ступенек. Слабый свет от фонаря да желтоватый свет из окон с коньками и петухами едва попадал на нижние ступеньки, и жаждущим промочить горло в тёмное время суток приходилось почти вслепую спускаться вниз.

Несмотря на то, что нижним чинам морского ведомства, солдатам, да и «людям подлым», равно как и женщинам, заходить в кабак было запрещено, питейное заведение пустовало редко. Впрочем, чинов морского ведомства в Москве было мало (это вам не Санкт-Петербург), и если они в нарушение указа и появлялись, то выборные 21 21 Старшие питейного заведения. отворачивались. Целовальники 22 22 Помощники (официанты). , напротив, тут же набегали и напаивали клиентов до одури; знали: этих можно обсчитать. Прохиндеи, конечно, и те, и другие. А как могло быть иначе при обслуживании пьяных?

Чтобы собирать кабацкие деньги для казны, с этими трудностями ещё царь Иван Грозный столкнулся: кому поручить сбор денег? Поставить боярина или дворянина – не пойдут: не по рангу.

«Не любит кабаки народ, – говорили они царю, – подлое это дело, государь». Царь тогда подумал и поручил надзор за кабаками желающим из простого люда. Народ сам пусть и выбирает, кого считает честным и верным, решил Иван Васильевич. С той поры народ и выбирал. Выборные давали присягу, целовали крест и собирали кабацкую прибыль на веру. Понятно, что на служение в кабаки шли не лучшие представители общества, а те, кому терять было нечего. Выборные и их помощники, прозванные целовальниками, считались людьми низкими и презренными, но денежки у них всегда водились.

Обо всём этом Денис давно знал. А «виноват» в этом Яшка Булгаков, который всегда охоч был до истории и заставлял своих друзей выслушивать небольшие лекции на разные исторические темы.

Фонвизин стал осторожно спускаться по скользким ступенькам. За избой слышался храп лошадей, несло мочой, раздавались пьяные выкрики.

В это время дверь в заведение распахнулась. Из открытого проёма на него повеяло теплом, тяжелый кабацкий дух ударил в нос. Денис брезгливо поморщился. Однако его ноздри с ним не согласились: призывно затрепетали, заставляя ноги ускорить шаг. Денис хмыкнул.

Сильно качаясь, из заведения в это время выходили двое посетителей. Тот, что повыше, судя по одежде, обыкновенный подьячий из тех, которых зовут чернильными душами или приказными строками, не успел пригнуться и о косяк проёма сбил шапку со своей башки. Пытаясь рукой поймать её, он не удержал равновесие и навалился на второго. Оба рухнули, загородив вход в австерию. Среди их барахтанья слышалась брань.

Поняв, что помочь им не получится, Денис перешагнул через одного из них, при этом наступив ему на платье, и протиснулся внутрь.

Вонь от несвежих закусок, запах людского пота, перегар, затхлость плохо проветриваемого помещения, гарь от сгоревшего масла в плошках несколько озадачили преподавателя гимназии. Денис остановился, с любопытством разглядывая первый зал.

В углу кабака – лампады перед чёрными ликами, у стен – лавки, длинные столы. Крики, шум, ругань. Штофы с водкой на столах вперемежку с лежащими рядом головами пьяных.

Кабак – место для простого народа, черни и прочих. Целыми днями и ночами посетители ведут здесь бесконечные разговоры «об жисти», то жалуясь на неё, то хвалясь перед собутыльниками. На короткое время они становятся героями в собственных глазах, а то, не стесняясь, плачут навзрыд, а сердобольные, не менее разгорячённые вином сотоварищи их успокаивают, утешают.

Стащив с головы ермолку, под пристальным взглядом целовальника с пышными усами и чёрными бровями Денис прошёл мимо прилавка со штофами и горками красных раков и, лавируя меж столов, осторожно открыл дверь второго зала.

В этом зале было немноголюдно. Свет от нещадно коптящих масляных плошек выхватил из полумрака отдельные лица посетителей. Негромкий разговор прерывался смехом и чавканьем. То тут, то там раздавался стук стеклянных штофов о поверхность столов: подвыпившие требовали добавки. Целовальники, что ястребы, тут же подлетали к ним.