Александр Ушаков - Юность императора

– Смотрите все! Предатели вернулись!

С намерением как следует проучить маленького наглеца, разгневанный Карло сделал шаг в его сторону, но Летиция удержала его.

– Не надо, Карло! – мягко сказала она. – Теперь нам придется привыкать к этому…

Карло вздохнул: на нем стояло клеймо дезертира, и ему надо было набираться терпения. Но как только супруги вошли в дом и увидели до боли знакомые вещи, они позабыли обо всем на свете. Они были живы, они были дома, и это было главным. В том, что он сумеет найти общий язык с новыми хозяевами острова и обеспечить семье достойное существование, Карло не сомневался.

15 августа 1769 года на Корсике отмечали день Вознесения Богородицы. Стоял великолепный летний день, яркое солнце щедро изливало свои золотые лучи, и празднично одетые веселые люди устремились в широко открытые двери собора.

Летиция с утра чувствовала себя неважо, но в собор пошла. У церкви ее встретил губернатор Корсики граф де Марбёф. Справившись о здоровье, он предложил ей руку и повел в церковь. Два стоявших недалеко от входа в собор корсиканца переглянулись.

– Ну и сволочи же эти Буонапарте! – презрительно сплюнул один из них, коренастый мужчина лет сорока с простреленной в двух местах негнувшейся рукой. – Похоже, этот щеголь уже забыл о том, как кричал во всю глотку, что мы должны либо умереть, либо добиться свободы! Впрочем, – поморщился он, – для себя он ее добился…

Его собеседник, одетый в черные бархатные штаны и такую же куртку, хмуро покачал головой.

– Подожди, – с ненавистью произнес он, – мы еще увидим свободу! И тогда, – сверкнул он глазами, – расчитаемся со всеми предателями!

– Послушай, – взглянул на него приятель, – а правду болтают, что Летиция пользуется особой благосклонностью губернатора?

– Да черт их там разберет! – равнодушно махнул тот рукой. – Видел, как он кинулся к ней? Может, и так… Сам знаешь, дыма без огня не…

Договорить он не успел, поскольку его внимание снова привлекла все та же Летиция, которая вышла из церкви с побледневшим лицом. Де Марбёф поддерживал ее за руку и что-то с явной тревогой говорил ей.

– Ничего страшного! – долетел до них слабый голос Летиции. – Не волнуйтесь, граф! В церкви душно, и у меня закружилась голова… Сейчас Гертруда, – кивнула она на соседку, – проводит меня домой!

Де Марбёф поклонился и остался стоять у входа в церковь до тех пор, пока женщины не свернули на соседнюю улицу.

– Вот и гадай, – неприятно усмехнулся мужчина с изувеченной рукой, – какие у них там дела!

Его товарищ ничего не ответил и презрительно сплюнул.

Конечно, Летиция слышала сплетни о ней и Марбефе, но в ту минуту ей было не до них. Едва она вошла в дом, как начались родовые схватки, и, так и не добравшись до спальни, она родила на небольшом диване, покрытом старинным ковром с изображениями героев Илиады.

Ребенок оказался мальчиком с чрезвычайно большой головой. Пронзительным криком приветствовал он свое появление на свет и кричал до тех пор, пока его не уложили в колыбельку.

При рождении его не присутствовали ни акушерки, ни доктора. Невестка Летиции, Гертруда Паравичини, бабка Саверия Буонапарте, считавшая своим долгом ежедневно молиться за каждое новорожденное дитя своей невестки и старая служанка Катарина оказали матери и ребенку нужную помощь.

Ввиду слабости ребенка его окрестили сразу после рождения. Как и обещала погибшему брату Летиция, его назвали Наполеоне, или, по-корсикански, Набулионе.

Настоящие крестины мальчика состоялись только 21 июля 1771 года вместе с родившейся 14 июля сестрой Марианной, которая умерла в 1776 году.

Архидиакон Люциано крестил сына и дочь своего племянника, восприемниками обоих детей были тетка Гертруда Паравичини, сестра Карло, и Лоренцо Джиубега, королевский прокуратор в Кальви.

Гертруда Паравичини была такой же мужественной корсиканкой, как и Летиция. Подобно ей, она вместе с мужем, Николо, принимала участие в войне за независимость и не страшилась ни опасностей, ни лишений. Лоренцо Джиубега был близким другом Карло. Оба они сражались с Паоли за свободу и одинаково смотрели на жизнь.

Так в этот мир пришел, возможно, самый гениальный человек в истории человечества, который сделает очень много для того, чтобы его изменить.

Тяжелая дубовая дверь закрылась за небольшим, щуплым мальчиком лет десяти, и оживленные голоса посетителей таверны, словно по команде, смолкли.

– Не волнуйтесь, друзья! Это Набули! – поспешил успокоить гостей хозяин заведения, плотный мужчина лет пятидесяти с черными волосами и глубоким шрамом на правой щеке.

Мальчик уселся на высокую табуретку в углу небольшого зала, в котором густым облаком плавал синий табачный дым, и перед ним словно по мановению волшебной палочки появился стакан душистого чая и большой кусок лимонного пирога.

– Позвольте! – воскликнул из-за соседнего стола Николо Лоретти, известный на всю округу своей бесшабашной смелостью контрабандист. – Но ведь это сын Карло Буонапарте! Как можно пускать его сюда!

У отчаянного контрабандиста были все основания для недовольства. Почти все его родственники погибли у Понте-Нуово, и он лютой ненавистью ненавидел соотечественников, которые предали святое дело борьбы за свободу и прислуживали французам. Бенито, как звали хозяина таверны, недовольно нахмурил густые брови.

– Успокойся, Николо! – прогремел он. – Это тот редкий случай, когда яблоко падает далеко от яблони!

Он бросил быстрый взгляд на Наполеоне и, вспомнив свое собственное знакомство с ним, лукаво подмигнул ему. Да, поначалу он и сам был недоволен появлением в таверне этого маленького, как он тогда посчитал, шпиона, и встретил его крайне нелюбезно. Однако юного патриота подобный прием не смутил, и в следующее мгновенье он заставил всех завсегдатаев таверны раскрыть от изумления рты.

– Если вы полагаете, – с вызовом произнес он, – что я пришел сюда шпионить, то глубоко ошибаетесь! И я не меньше вашего осуждаю моего отца за его предательство!

В таверне установилась мертвая тишина, и, явись в нее сам «отец нации», гости Бенито удивились бы куда меньше. Далеко не каждый решился бы осуждать отца на острове, где почитание родителей считалось священным.

Мальчик спокойно ожидал своей участи, глядя на изумленного его речами Бенито своими синими глазами. И было в его взгляде нечто такое, что заставило трактирщика поверить ему. Бенито протянул возмутителю спокойствия свою похожую на лопату ладонь, и мир был восстановлен.

Лоретти было простительно не знать этих подробностей. Он только что вернулся из сицилианской тюрьмы, где провел несколько лет за вооруженное сопротивление таможенникам, и это был его первый выход в свет. Но поскольку Бенито пользовался на побережье непрерикаемым авторитетом, Николо сменил гнев на милость.