Виктор Некрас - Жребий изгоев. Всеслав Чародей – 1

Рось переплыли, не слезая с сёдел. В верхнем течении, там, где она летом на бродах едва по брюхо коню. Но сейчас бродов не искали – было не до того. Да и незачем, коль кони навычны.

Степной берег Роси не сильно отличался от лесного – те же балки и перелески, густые светлые сосновые боры и тёмные ельники, те же, только большие, поросшие вереском и ковылём пустоши. Дальше, к полудню, простора больше, там настоящая Степь. Там и ковыли, там и раздолье.

Там и половцы.

Новые степняки, пришедшие девять лет тому откуда-то с восхода, из-за Дона и Волги, пока что вели себя в степи тихо, если не считать трёхлетней давности вторжения в земли Всеволода Ярославича. Путь через Дикое поле пока был открыт для всех, на что в большой степени и рассчитывал князь Ростислав.

Хотя, впрочем, и не только на это.

Часть дружины, три сотни на семи лодьях ушли вниз по Днестру, к Дунаю и Русскому морю 10 10 Русское море – древнерусское название Чёрного моря. – обогнув с полудня Тавриду, они должны подойти в Корчев в одно время с ними, конной дружиной. А Ростислав к тому времени пройдёт через Дикое поле, через Донец и Дон, мимо Белой Вежи и Лукоморья.

На словах выходило красиво, как оно на деле выйдет?

Невестимо.

Смеркалось.

Дружина шла вдоль Роси на восход целый день, но приходило время отворачивать в Степь – до самой Родни тянуть не следовало. Ростислав Владимирич изредка устало оглядывался по сторонам. Лесостепь, перемежаемая холмами и перелесками, окружала их со всех сторон, на полдень распахиваясь в широкий простор.

Налитое огнём солнце клонилось к окоёму, уже касаясь его одним краем. И князь, и Славята уже несколько раз оглядывали степь в поисках подходящего ночлега – не спать же на земле посреди открытого поля.

Наконец, у окоёма показался невысокий, поросший березняком курган. Солнце уже едва выглядывало из-за днепровских круч, когда дружина, наконец, добралась до кургана. Вои успели до темноты собрать немного сушняка и полыни и сложить их в костры, когда тьма сгустилась, и тени подступили со всех сторон.

Заруба ударил огнивом по кремню, брызнули искры. Затеплился огонёк на стебельках полыни, жадно охватил весь пучок, пламя лизало ветки сушняка. Костры разгорались, отгоняя навязчивую темноту. Где-то далеко в степи завыл волк, к нему присоединился второй, третий, но вои оставил это без внимания, – многолюдству в эту пору волки в степи не страшны, – им и без того добычи хватает.

Костры развели в нескольких найденных поблизости от кругана ямах – да не увидит никто со стороны. Опасаться приходилось всего – а ну как поймёт великий князь Изяслав Ярославич, что задумал его дерзкий и беспокойный сыновец. Или может уже и донёс кто – доброхотов великого князя на Волыни и даже при дворе самого Ростислава Владимирича хватало. Достало бы только двинуть на полдень дружину, чтобы перехватить волынцев в устье Роси. А с полудня тем же часом подойдёт переяславская дружина – и всё! Прощай и мечты о Великой Тьмуторокани, и сам престол волынский. Будешь при дворе дядином жизнь коротать, словно заложник. Да и сыновей твоих то же самое ждёт – будут воспитанниками-вязнями, как вон Давыдка да Всеволод, братья двоюродные, дети дяди Игоря, былого смоленского князя.. И добро коль так, а то посадят в поруб, как дед Судислава Ольговича посадил и будешь каждому случайному солнечному лучику радоваться.

Князь горько усмехнулся, поворачивая над углями нарезанное ломтиками вяленое мясо, насаженное на наскоро ошкуренный берёзовый прутик вперемешку с кусками лепёшки.

Огляделся и замер.

В нескольких саженях от их нечаянного приюта, на самой верхушке кургана в темноте белел камень. Ростислав прищурился – у камня была слишком правильная, явно рукотворная форма. Князь встал, всё ещё раздумывая, медленно подошёл, и тут же убедился в правильности своей догадки. По поверхности камня неровными строчками были рассыпаны какие-то знаки, выбитое явно человеческой рукой.

Ростислав, вестимо, был грамотен, ведал и Константинову грамоту, которой писали все книжники Руси и словенских стран, и старую Фергалову глаголицу. Костёр давал вдосталь света, но князь ничего не смог понять. Не осилил грамоты. Должно, не русская, или чересчур древняя, решил он, вспомнив слышанные от кого-то слова про языческие «черты и резы», и отступился. И почти тут же вспомнил, где он видел похожие письмена – на горе Богит, у волхва Велигоя Кариславича. На подножиях языческих капей. Тогда особого внимания не обратил, а вот на тебе – запомнилось же всё-таки.

Что ж выходит? Курган – чья-то могила? Языческих времён ещё?

Ничего особенного при этой мысли князь не испытал. Ну и могила, ну и что? Здесь, в этих краях, каждый второй курган – могила, и все о том ведают. А каждый первый – тоже могила, только о том никто не знает.

Кто он был? Князь? Боярин?

Курган невелик. Может, и боярин. Но опять же, – может, он слишком древний, потому и осел. Тогда, возможно, и княжеский.

От костров запахло одуряющее-пряным запахом жареного мяса, раздались призывные возгласы воев, и Ростислав воротился назад, без сожалений оставив камень.

Сняв с огня прутик, князь бросил в огонь по кусочку хлеба и мяса:

– Тебе, неведомый… кто бы ты ни был. Порадей вместе с нами за нашу удачу, чтоб не зазря мы шли в Степь.

Быстро покончили со скудным ужином. Заруба подбросил в костер остатки дров. Вои укладывались на грубые постели – конские попоны, сёдла в изголовье – стойно древлему прапрадеду Святославу Игоревичу. Сон навалился тяжёлой каменной глыбой, сквозь которую Ростислав Владимирич ещё некоторое время слышал голос Славяты, расставлявшего сторожу опричь кургана – сторожиться было надо, что от половцев альбо ещё каких степняков, что от киян.

Князь проснулся неожиданно, словно от толчка, сел и огляделся по сторонам. Что-то случилось? Или просто случайная ночная тревога?

Вокруг царила тихая степная ночь, костры, потрескивая, догорали, где-то далеко в степи выли волки, яркие белые звёзды мигали с чёрного неба, словно подбадривая – не бойся, мы тут. Маячили опричь костров закутанные в плащи дозорные. Но что-то всё-таки было не так, – Ростислава не оставляло ощущение того, что он проснулся не сам, что его разбудили.

У кострища вился лёгкий сгусток тумана, больше похожий на тонкую струйку дыма. Князь остановил на ней взгляд, и она тут же зримо уплотнилась, стала шире, гуще и темнее, обрела светло-зелёный цвет, в ней проглянули черты человека. Голова в чешуйчатом шеломе, длинные русые волосы, густые длинные усы и бритый подбородок. Глаза в глубоких ямах глазных впадин светились тёмно-синим огнём. Остальное терялось, расплывалось. Впечатление было такое, будто призрак выглядывал из ямы в земле.