Виктор Некрас - Жребий изгоев. Всеслав Чародей – 1

Затем и ехал.

Ростислав Владимирич, волынский князь, довольно потеребил длинный ус, слушая молодого воя. Князь изо всех сил старался выглядеть невозмутимым, хотя в душе прямо-таки петухи пели.

Сила!

Вот она, сила!

Сразу двое из новогородской господы, вернейшие отцовы люди, бояре Вышата и Порей, братья Остромиричи! Сила. А сила ему сейчас нужна больше всего. Всё есть – храбрость, войская сметка… всё. Силы войской мало.

А Вышата – стратилат! С отцом покойным на Царьград ходил вкупе, три года у греков в полоне просидел, а уцелел и обратно воротился. Ростислав Владимирич до сих пор толком не знал, какая нелёгкая толкнула деда с отцом в ту несчастливую войну с греками, где отец потерпел столь жестокое поражение.

Когда буря разметала русские корабли, шеститысячная русская рать оказалась на берегу без возможности уйти морем, окружённая ромейскими полками.

– Помни, сын! – говорил Владимир Ярославич, горько кривя губы. – Ни один! Никто из гридней не отважился! Альбо уж сказать, не снизошёл…

Смерть на море, в прямом бою с полутора десятками греческих дромонов, казалась гридням почётнее неведомой судьбы в войне на суше. И тогда Вышата, гневно засопев, перелез через борт лодьи, бросив напоследок через плечо: «Волей твоей, княже, если жив буду, то и с ними, а если погибну, то с дружиной!».

Увы!

Личной храбрости оказалось мало!

Совокупный удар греческих катафракторных полков оказался непереносным, и тысячи русских воев сдались в полон, чая выкупить свою жизнь – и доживали после жизнь слепцами! Вестимо, не всех ослепили стратеги базилевса – каждого десятого. Вот их и отпустили на Русь греки, когда через три года установился мир – на что базилевсу слепые рабы?!

Единого только и отпустили домой из зрячих – Вышату Остромирича. Сам доместик схол Заката просил базилевса за отчаянного гридня, восхищённый его отвагой.

Да он сам – сила, даже без дружины своей!

А ещё Вышата – самый близкий Ростиславу человек средь всей русской знати. Пестун-воспитатель.

Ростислав обладал удивительной памятью – он помнил свою жизнь с того мига, когда сказал первое слово – после любимой семейной шуткой стало, что слово это – не «мама!», не «дай!», а «бабы!». И неспроста – ходила за князем слава женского любимчика.

Помнил Ростислав Владимирич и свою подстягу, невзирая, что миновало ему тогда всего-то третье лето.

От коня терпко и сильно пахло, так же терпко пахло от седла – свежей тиснёной кожей. Конская спина раскачивалась, княжич до боли сжимал кулаки, удерживая ставшие вдруг скользкими поводья. А потом, когда он уже совсем падал из седла, и не мог поймать слабой ногой стремя, его вдруг подхватили чьи-то сильные руки, пахнуло нагретым на солнце железом, улыбнулись белые зубы в светлых усах.

– Добро, княжич! Добро! – прогудел голос над головой.

– Вот, Вышата Остромирич! – отцов голос был отчего-то невесел. – Возьмёшься ли сына моего в войских науках наставлять? И в прочих иных?

И ещё виделись мамины глаза, отчего-то заплаканные.

– Чего же и не взяться, княже Владимир Ярославич? – весело отозвался тот же голос. – Да не сумуй, господине! Витязем будет сын твой!

Так помнилось, словно вчера всё это было.

И молодой вой, только что договоривший, смолкший и чуть недоумённо глядящий на князя, вдруг показался Ростиславу знакомым.

Похожим на пестуна Вышату.

– Постой… – в лёгком замешательстве сказал Ростислав, словно это было сейчас самым важным. – Ты… ты ведь сын Вышаты?! Ян!

– Не Ян, – поправил вой. – Верно, княже, сын я боярину, только не Ян. Путятой меня кличут.

Ростислав Владимирич коротко кивнул, довольный своей верной памятью.

– Я, княже, тебя тоже помню, – с лёгкой выхвалой сказал Путята. Сам он был младше Ростислава лет на пять, потому князь его не сразу и вспомнил

С Яном же Вышатичем они вместе гоняли голубей семь лет – до тех пор, пока не умерли сначала отец Ростислава, Владимир, а после и дед – великий князь Ярослав Владимирич. Новый же великий князь, дядька Изяслав отвёл Ростиславу ростовский стол. Тогда и разошлись пути пестуна и воспитанника. Вышата остался в Новгороде, не посмев нарушить волю посадника Остромира. Они долго спорили, но отцова воля перевесила – посаднику был нужен помощник в Новгороде. А новым наставником стал гридень Славята, старшой отцовской дружины. И оставался при князе до сих пор.

– И когда же будет твой отец? – князь улыбнулся всё приветливее, что было для него совсем нетрудно – петухи на душе пели всё громче.

– Да должно быть в город уже въезжает, – простодушно развёл руками Путята.

Ростислав послушно поворачивался, поднимал руки и наклонял голову, помогая холопам облачать его в праздничное одеяние. Шитая золотом белая свита князя предназначалась не только для встречи беглого новогородского воеводы – для обедни.

Пасха.

Вышата и Порей на обедню успевали тоже – не было только времени им и их домочадцам с дороги в бане попариться. Ну да к богу можно в любом виде, он простит, а баня – это и после обедни успеется.

Князь набросил на плечи алое корзно, надел шапку с красным верхом, и в этот миг со двора донёсся гам людских голосов и ржание коней.

Вышата и Порей прибыли.

Слуга просунул голову в полуотворённую дверь – вот как раз чего-чего, а ромейского напыщенного церемониала при дворе Ростислава не водилось – не с чего было. Нравы при волынском дворе были простые. Простые, но строгие.

– Звать ли, княже? – спросил слуга с достойным отстоянием.

– Зови, – отозвался князь, поворачиваясь к двери.

В сенях гулко отдались шаги, еле слышно скрипнула половица (князь чуть поморщился – сколько раз говорил челяди нерадивой сменить половицу), и в распахнутой двери возник рослый муж в дорожной сряде, всё ещё запылённый, хотя уже и умытый – на бороде ещё виднелись непросохшие дорожки воды.

Вышата Остромирич.

– Гой еси, Ростиславе Владимирич, – довольно улыбнулся беглый новогородский воевода.

Князь, тоже довольный, распахнул руки – обняться.

– Такие дела, княже Ростислав Владимирич, – вздохнул Вышата – колыхнулись огоньки на светцах.

Уже была и обедня и баня, уже был и торжественный общий пир для волынской знати и Ростиславлей дружины. Уже и домочадцы Вышатины спали, разместясь на первых порах в княжьем терему. А князь и двое беглых воевод всё говорили. В терему их было четверо – сам князь, братья Остромиричи и гридень Славята, старшой Ростиславлей дружины, молча и умно поблёскивающий глазами из тёмного угла.

Славята молчал.

– Да, – вздохнул князь. – Круто солят Ярославичи. Да так, что бояре – и те от них бегут.

Не утерпел, уколол-таки князь воеводу. Любя уколол, в шутку, а всё одно – обидно!