Август Шеноа - Крестьянское восстание

– Подымайся! – загремели крестьяне.

– Поклянитесь разбить оковы кровопийцы.

– Клянемся!

– Поклянитесь кровью Исуса Христа стоять друг за друга, как брат за брата, в счастье и в несчастье.

– Клянемся!

– Поклянитесь мстить только виновнику, уважать чужое добро, убивать только в бою и успокоиться, когда мы прогоним Тахи!

– Клянемся! – единодушно воскликнули крестьяне, подняв руки.

В это мгновение послышался продолжительный свист. Все вскочили. К берегу пристала большая лодка, из которой вышли мужчина и женщина. Оба были закутаны в длинные плащи. Они вошли на мельницу. Сверкнувший в окно месяц осветил стоявших в кругу крестьян Степко Грегорианца и Уршулу Хенинг.

– Здравствуйте, – сказал Степко, – я пришел с госпожой Уршулой, как было условлено. Согласны ли вы подняться на Тахи?

– Согласны, – ответил Губец.

– Выгнать его и водворить старых господ?

– Да. Так решил весь край от Стубицы до Самобора, от Стеневца до Сутлы.

– Крепко лп ваше слово?

– Крепко, клянусь богом, – сказал Губец, кладя руку на сердце.

– Покуда вы с нами, и мы будем с вами! Покуда вы будете с нами по-честному, и мы будем честны с вами.

– А когда вы думаете подняться? – спросила Уршула.

– Это трудно сказать, – ответил Губец, – надо все подготовить как следует, чтобы выступить всем сразу.

– А где вы думаете начать? – спросил Степко.

– Не спрашивайте, господин, – ответил Илия, – это уже наше дело и наш уговор. Для вас ведь главное, чтоб все было сделано.

– Есть ли у вас оружие? – спросил Степко.

– Есть немного, – ответил Губец.

– Я вам пришлю, – сказала Уршула, – а свинец и порох?

– Мало.

– Вот вам сто серебряных скудо, купите, – поспешно сказала Хенинг, передавая Илии кошелек. – Ну, а если обманете и не подниметесь?

– Не бойтесь, – усмехнулся Губец, – нам уже стыдно, что мы не сделали этого раньше, а если и теперь не поднимемся, то нас и за людей не стоит считать.

– Это верно, – сказала Уршула, – итак, не сдавайтесь, не уклоняйтесь. Грабьте, разрушайте. Тахи не должен быть вашим хозяином. Надейтесь на нас, мы вам желаем добра и всячески вам поможем. Даю честное слово! Мы и приехали сюда, чтобы заверить вас в этом!

– Но держите язык за зубами, – продолжал Степко, – не упоминайте наших имен.

– Только если нам вырвут сердце, то смогут найти в нем ваши имена, – сказал Губец.

– Долой Тахи! – И Уршула протянула руку Губцу.

– Долой! – И кмет пожал руку дворянки.

– Да будет так! Бог нам судья! – добавил Илия Грегорич.

Тихо крадучись меж кустов, приезжие спустились к берегу, и лодка перевезла их на другую сторону.

– Братья, – сказал Губец, – каждый из вас знает свое место. Я знаю, что весь народ наготове, как заряженное ружье, но все же еще потребуются убеждения и уговоры. Обойдите каждое село, действуйте, но так, чтобы ничего не было заметно. Пусть каждый будет – как могила. Избегайте слабых или недостойных, чтоб они нас не выдали.

– Губец, – сказал, поднимаясь, Пасанац, – ты умнее нас всех, ты человек справедливый, грамотный. Каждый носит в своем сердце твое имя. Мы поднимаем войско, но разве может оно быть без головы. Братья! Пусть нас ведет Матия Губец, пусть он будет нашим вождем! Хотите ли его?

– Хотим! Да здравствует наш вождь Губец! – крикнули все в один голос.

– Хорошо! Я поведу вас, – проговорил торжественно Губец, подняв руку, – я поведу вас в бой за старую народную правду и не покину вас до последнего издыхания. Клянусь богом!

– Ха! ха! ха! – раздался издевательский хохот, и в дверях появилось сухое лицо Дрмачича, освещенное луной.

– Измена! Дрмачич! – Крестьяне вскочили, и вмиг засверкал десяток острых ножей.

– Вот так храбрецы! Ну, убивайте меня, – и ходатай рассмеялся, – я ведь один. Пронюхал про ваше собрание и пошел по вашим следам. Мог вас выдать. Вас бы повесили. Но я этого не сделал. Хочу быть с вами, чтоб отомстить старому кровопийце за тяжелые раны и побои. Пусть за каждую рану получит во сто крат. Клянусь богом, я ваш! Но что вы затеяли? Хотите вернуться к старым господам? Bene! Променять лошадь на осла? Покуда существует господская порода, до тех пор будет литься крестьянская кровь и крестьянские слезы. Долой господ! Всех передушить!

– Молчи, – сказал Губец, – мы не разбойники.

– Ой, ой, крестьянский мудрец, – усмехнулся Дрмачич, – а знаешь ли ты, что Уршула и Тахи заключили мир за вашей спиной, что София выходит за Гавро и что Тахи и Уршула останутся в Суседе?

– Лжешь! – крикнул Губец, побледнев, а крестьяне бросились на Дрмачича.

– Прочитай, Губец! Ты ведь грамотный, – спокойно сказал ходатай и протянул ему письмо Анки.

Крестьяне зажгли лучину. Губец стал читать и побледнел. С горящими гневными глазами он крикнул:

– Да, Дрмачич, ты наш! Все правда, братья! Старые господа сговариваются с кровопийцей против нас. О, черное коварство господ! Наше восстание должно было открыть дорогу такому союзу. Проклятие изменникам, которые только что дали нам честное слово, в то время как в сердце у них была змея. Вставайте! Долой господ! Пусть живет одна только правда! Наша свобода!

– Наша свобода! Будем жить для нее и умрем за нее! – с подъемом воскликнули крестьяне, и, под таинственный шум мельницы, в серебряных лучах луны, эти угнетенные борцы за божью правду и за человеческое достоинство подали друг другу руки.

У окна замка Мокрицы сидит София Хенинг. Она очень осунулась. Под бледной кожей ее нежного лица синеют жилки. Волосы в беспорядке падают на плечи, мутный взгляд устремлен в пол, и только изредка поднимает она глаза, окидывает на миг дивный вид, расстилающийся перед ней, и смотрит на восток. Своей маленькой ручкой она хватается за сердце, на длинных ресницах трепещет слеза, и она крепче сжимает бледные губы. Госпожа Уршула привезла сюда Софию для того, чтобы она поправилась, так как весть об ужасной смерти Милича была для девушки страшным ударом. Но вслед за матерью и сестрой приехала и госпожа Коньская, чтобы довести до конца свою хитрую затею. Целыми днями София сидит молча, уставившись в одну точку, а долгими ночами смачивает свою подушку горячими слезами. Только изредка спускается она с сестрой Мартой в парк, чтоб утишить свою боль нежным благоуханием цветущих деревьев.

В комнате сидят Уршула и госпожа Анка.

– Дорогая моя дочка, – сказала госпожа Уршула, погладив лоб своей грустной дочери, – выслушай меня. Мне надо поговорить с тобой, и поговорить очень серьезно. Ты добра и послушна и, я надеюсь, покоришься материнской воле.

– Говорите, мама, – ответила тихо девушка, разглаживая складки своего платья.

Мать продолжала:

– Пока была хоть капля надежды, что твой несуженый жених может вернуться, я ждала спокойно, не желая прикасаться к твоему сердцу, хотя я уже давно потеряла всякую надежду. Я как-то начала тебе говорить, что надо было бы подумать о другом замужестве, но ты рассердилась, и я замолчала. Теперь дело иное, теперь мы знаем, что несчастный молодой человек лежит в земле, а мертвые из могил не встают…