Михаил Волконский - Сирена

Зонненфельдт долго говорил в этом духе, и мало-помалу завеса спадала с внутренних очей Елчанинова, словно он до сих пор был окружен какой-то оградой, мешавшей ему видеть и понимать ширь расстилавшегося кругом пространства, а теперь эта ограда падала и открывалась широкая даль, таинственная синева которой прояснялась и переставала быть таинственной. Перед Зонненфельдтом сидел уже не просто гвардейский офицер Елчанинов, а восторженный неофит, жаждущий истины.

Они сидели в комнате с затворенными окнами; утро выдалось свежее, да и старик, вероятно, не хотел, чтобы его слова вырвались на улицу и были случайно услышаны там.

Вдруг в стекле окна, возле которого сидел Зонненфельдт, показалась маленькая ручка и постучала.

Елчанинов, находившийся в глубине комнаты, так что его с улицы не должно было быть видно, привстал, но Зонненфельдт остановил его движением руки и показал, чтобы он оставался на своем месте, затем он полуоткрыл окно.

За окном стоял карлик.

– Благодетель, – начал тот, – я к вам.

– Что такое? Случилось что-нибудь? – спокойно спросил старик.

– Я все о ней, о своей Верушке! – пропищал карлик. – Она всю ночь сегодня глаз не смыкала! Такое дело вышло, благодетель: они вчера не пустили ее к нему.

– А она послала к ним его! – усмехнулся старик.

– Вы уже все знаете, благодетель?

– Знаю, Максим Ионыч, знаю!

– Так скажите, что с ними обоими приключилось? Она исстрадалась вся и измучилась. И того, и другого жалко ей. Любит она их, благодетель; теперь, верное слово говорю, полюбила!

«Что он говорит? – подумал Елчанинов, узнав сейчас же карлика. – Что он говорит такое? Как любит она „их” и что значит „полюбила”? Разве можно любить двоих сразу?»

А Зонненфельдт, которого карлик называл благодетелем, обернулся в глубину комнаты и поманил к себе Елчанинова.

Тот подошел к окну.

– Батюшки, светы мои! – воскликнул карлик, всплеснув ручками и замотав головой. – Вы здесь, голубчик золотой? Пойдемте же скорее к Верушке! Благодетель, отпустите его поскорее к ней! Много раз доводилось мне узнавать о вас чудесное, но такого я и ожидать не мог.

«Благодетель» отпустил Елчанинова с карликом, и они зашагали по пустым еще улицам Петербурга.

– Откуда вы знаете этого старика? – стал спрашивать Елчанинов у Максима Ионыча, как только они отошли на несколько шагов.

– Благодетель-то? – отвечал карлик. – Да как же его не знать? Они в дом к покойному князю не раз хаживали, и покойный князь их очень уважали и любили. По их наставлению князь и вольную нам всем дали, и письмо о детях государю написали. А ко мне он был всегда добр, я его потому иначе и называть не умею, как «благодетель». Сколько раз он выручал меня! Бывало, что ни случись, все к нему, и всегда он все знает; и на картах не гадает, а все расскажет, как по-писаному. Без него пропасть бы мне совсем и не уберечь моей Верушки. Что же я один могу?

– А Вера Николаевна тоже знает вашего благодетеля?

– Нет, она слышала о нем, только сам благодетель не велел рассказывать ей о том, что он для нас сделал. Молода она eine, рано ей понимать таких людей. Нет, она о нем, о благодетеле-то, мало знает, я сам от себя к нему бегаю. А вот как вы очутились у него сегодня? Вы его тоже давно знаете?

– Да, – коротко ответил Елчанинов, боясь пуститься в какие-нибудь рассуждения с карликом по этому поводу.

– А как же вы к нему попали сегодня? – допытывался Максим Ионыч.

– Прямо оттуда.

– Из этого страшного дома?

– Да.

– Вы там были до сих пор?

– До самого рассвета.

– Значит, с вами случилось что-то там?

– Да, случилась бы большая неприятность.

– И вас благодетель спас?

– Почти что он, – подтвердил Елчанинов, – даже могу сказать, что совсем он... во всяком случае, без него пропасть бы мне.

– Без него много-много народу пропало бы зря. На то он – и истинный благодетель. А с маркизом что?

– Ничего. Он жив и, кажется, выздоровел совсем.

– Ну, и дай Бог ему здоровья!

– Вот что, Максим Ионыч, вы сейчас говорили, что она любит...

Но карлик не дал досказать ему и возразил:

– Об этом вы уж у нее самой спросите. Она ждет вас; вот придете и спросите.

– В самом деле, она ждет, Максим Ионыч, а мы идем так тихо, еле двигаемся.

– Полно, голубчик милый, я и так бегу, что есть мочи.

– Верю, и все-таки слишком тихо. Максим Ионыч, вы не обидитесь?

– Что такое?

– Ни одного извозчика нет – мы бы извозчика взяли, да вот беда: нет ни одного; так позвольте мне вас на руки взять. Я бы бегом тогда...

– Ну что ж, голубчик милый, я понимаю это... Бегите, если хотите.

Елчанинов подхватил карлика на руки и вприпрыжку пустился вперед.

Вера ждала Елчанинова.

– Живы, здоровы! – крикнула она, бросаясь ему навстречу, когда он появился перед нею вместе с карликом.

Этот ее возглас был настолько искренен и в нем звучала такая неподдельная радость, что Елчанинов кинулся к ней, сам не помня себя. Она протянула ему руки. Он схватил их и стал целовать.

– Милая, так вы беспокоились обо мне? Вам жаль было меня? Милая, милая! – повторял он, увлеченный ее порывом и вслух произнося то, что было у него в мыслях.

– Но что же случилось? Отчего вы пропали?

– Случилось то, что я не мог вырваться оттуда раньше... только случаем освободился.

– Ну и хорошо! Я рада.

Елчанинов не передавал Вере ни о каких подробностях, а она не расспрашивала. Они говорили о другом, то есть они даже не говорили, потому что их разговор весь состоял из отрывочных слов, восклицаний, ничего не значащих отдельно, но все это, вместе взятое, было для них целым откровением. И этот ничего не значивший, совсем непоследовательный разговор сказал многое. Он сказал и объяснил им все! Они любили друг друга и знали теперь об этом.

Вера даже забыла спросить о маркизе.

К завтраку приехала леди Гариссон.

Вполне оправившийся Варгин тоже поднялся наверх. Он чувствовал себя, по его словам, отлично и был голоден так, что сел за стол с удовольствием.

«Знает она или не знает, что случилось ночью в иезуитском доме и что там был я?» – думал Елчанинов, всматриваясь в леди.

Но она держала себя так, точно и не подозревала, что в подвале вместо Станислава был он, Елчанинов. Никакого беспокойства, никакого волнения не было замечено в ней: напротив, она казалась сегодня даже как будто особенно довольной чем-то, смеялась, шутила с Варгиным и, по обыкновению, много ела. Как ни старался Елчанинов догадаться по ней, чем разрешилась сегодняшняя ночная история, – это не удалось ему.

«Нет, просто она сама еще ничего не знает! – решил Елчанинов. – Как она ни хитра и как ни умеет владеть собой – все-таки немыслимо, чтобы она так искусно играла роль».

Леди, действительно, решительно ничего еще не знала, кроме того, в чем была сама непосредственной участницей.