Валентин Пикуль - Слово и дело. Книга 2. «Мои любезные конфиденты»

— Ретируйте войска назад! — сказал граф Дуглас.

— Еще шаг вперед по косе, и… смерть.

— Чьей смерти вы убоялись? — спросил Ласси.

По карте генералы стали ему доказывать:

— Мы на пути к гибели. Движение по косе к югу опасно. Пока турецкий флот не закрыл для нас капкан у Геничей, надобно бежать обратно в степи, спасаться за стенами Азова…

— Молчать! — вскочил от костра Ласси. — Или не знаете, что нет предприятий на войне, кои не были б сопряжены с риском?

Ему грозили. Его пытались уговорить.

— Надо отступать, фельдмаршал, — требовали генералы. — Не упрямствуйте, Менгли-Гирей перегнал конницу от Перекопа в конец косы Арабатской — как раз туда, куда ведете вы нас. Одним ударом хан крымский дела свои поправит, а нам с кончика ножа даже спрыгнуть будет некуда… Здесь — вода, там — вода!

Ласси долго молчал. Потом сел на барабан, кожа которого, обветренная и сухая, скрипела под ним. Он плюнул в пламя костра и велел разбудить чиновников походной канцелярии.

— Вот этим господам, — он показал на генералов, обступивших его, — немедля выдать пасы до Киева… А чтобы в бессердечье меня потом не попрекали, даю в дорогу им конвой почетный в двести драгун конных. Пусть идут!

Фельдмаршал остался без генералов. Но с ним — солдаты, офицеры; с ним и калмыцкие тысячи на конях. С ним и моряки флотилии Бредаля, которая во мраке ночи сонно шевелила веслами галерными. Ласси долго ворочался на песке. В генеральских страхах была и доля истины. Они… правы! Армия сейчас-словно капля воды, стекающая по длинной ветке, и где-то есть конец, когда капля нависнет и сорвется, падая… куда?

Утром вернулись генералы. С понурым видом прощения просили. И пасы рвали, бросая клочья их себе под ноги — на песок.

— Прощаю вас, — сказал Петр Петрович. — Но доверия прежнего от меня не ищите. Черпайте, господа генералитет, примеры доблести от подчиненных своих, кои не пасов, а викторий жаждут…

Армия шагала дальше — по краю крымского лезвия, по гребню острому косы Арабатской. За тяжким покоем Гнилого моря угадывался, маня, зеленеющий Крым.

Армия Ласси не ведала, что творится в армии Миниха: Очаков был далек от них, дым его пожаров несло по другой стороне Крыма.

Очаковское пожарище благоухало смрадом трупным: мертвецы турецкие разлагались под руинами обгорелой цитадели. Над фасами крепости зыбко дрожали в горячем воздухе гнилостные испарения. Держать на этом гноище армию становилось опасно.

— Не пора ли нам уходить?

Миних сознавал, что двору венскому он неугоден. Ибо цесарцы хотели русскую армию себе подчинить. Сделать ее послушным орудием венской политики. Но фельдмаршал желал самостоятельности — для себя! И сейчас, прослышав о разгроме турками австрийских легионов, Миних со злорадством сказал:

— Манштейн! Ну-ка затащите ко мне фон Беренклу…

Венский атташе явился, и Миних заворчал:

— Не вы ли, сударь, утверждали, что русская армия — дикая и воюет не по правилам? Любопытно знать, каковы же правила в вашей армии, если ее в клочки разносят басурмане?

Цесарский майор ожесточился:

— Инструкция предписывает вам, фельдмаршал, следовать со своей армией на Бендеры, дабы положение нашей армии облегчить.

— Опять русским ваше г… месить? — рявкнул Миних. — Может, сознаетесь, майор, по чести: зачем ваш император старый в эту войну залез, как в лужу?..

Молчите? Понимаю вас.

— Вена не забывает, что наш принц Антон Брауншвейгский скоро станет отцом российского императора, и наш долг…

— Да бросьте! — отмахнулся Миних. — Едина цель у вас, чтобы солдат российских не допустить до Дуная и княжеств валашских. Но мы там будем! Так и отпишите в Вену…

— Вас ввели в заблуждение советники ваши.

— Нет! Я введен в истинность намерений ваших изо всего опыта общения с вами. А на Бендеры я пойду — торжествуйте!

— Аминь, — произнес пастор, утишая фельдмаршала (Мартене боялся, что в запальчивости Миних наболтает много лишнего).

Фон Беренклу удалился, и Манштейн спросил:

— За что вы так безжалостны с ним были, экселенц?

— Беренклу поддейше в Вену депешировал, что русские солдаты и вправду хороши, — а я, великий Миних, будто недостоин носить чин австрийского капрала.

Из Вены это письмо переслали в Петербруг, и… Вот копия с него, которую мне Остерман с любезностью переправил, чтобы кровь мне испортить.

В шатер шагнул штаб-доктор Павел Кондоиди и доложил, что в итальянской Мессине вспышка чумы. Следует отныне окуривать почту и курьеров.

— Мессина далека от нас, — ответил фельдмаршал. — А мы идем на Бендеры и, окуренные порохом, уже не заболеем. — Он повернулся к Бобрикову, спрашивая:

— Что значит слово «Бендеры»?

Походный толмач развел руками:

— Не могу перевести, ваше сиятельство. С турецкого на русский лад получается такое: «Я хочу».

— А я вот не хочу… Бендер! — смеялся Миних. — Просто мне желательно сейчас отвести армию подальше от Очакова, в котором скопище трупов грозит нам гиблым поветрием…

В глубине лимана Днепровского моряки тем временем заложили шанец Александровский (и не ведали, что на месте этого шанца вырастет город благодатный — Херсон!). Казачья вольница улетала в степи, преследуя ногайцев, сама будто ветер степной, кони неслись под донцами, почти не касаясь травы… В Очакове спешно укрепили артиллерию, понаехали из России инженеры воинские; на кораблях с песнями и гвалтом прибыли в лиман коши запорожские, — всех их оставили крепость стеречь. А сама армия без торопливости потянулась шляхами в сторону Бендер.

— Что-то не подгоняют нас, — судачили офицеры. — Видать, маршал ради австрийцев ног ломать не желает. А вот об Ласси ничего не слыхать: не пропал ли со всей армией?

— Один раз, — сказал Ласси, — мы врага обманули. Но сейчас, кажется, Менгли-Гирей обхитрил нас. Сам хан поджидает армию в ауле Арабат, а мост из бочек у Сиваша, нами оставленный для ретирады, татары разрушили. Выход один: обмануть врага вторично.

С моря шла крутобокая скампавея под квадратным парусом и под веслами, которые взмахивались ровно, будто крылья большой птицы. С ходу она врезалась в берег — полезла форштевнем на яркий, слепящий от солнца песок. В воду, засучив штаны повыше, спрыгнул с борта скампавеи капитан Дефремери.

— Флот! — прокричал издали. — Флот подходит турецкий…

— Так деритесь с ним, — ответил Ласси. — Нам, сухопутным, с кораблями не совладать… Передайте привет Бредалю.

Порыв ветра рванул с гребня косы песок, сыпанул по людям, — сухо и жестко.

На галере снова зарокотал, хлопая, парус. Скампавею качнуло, приподняв, и Дефремери на прощание сообщил:

— Буря! Еще вчера ждали… Буря поспешает!

С барабана, стоявшего перед Ласси, ветер сорвал карту и унес ее в небо — к большим и черным тучам, плывущим от Крыма. Скампавея отходила прочь, в знойных вихрях пропадала вдали Арабатская коса, от которой несло жаром, словно от печки. Парус брали в рифы матросы, одетые на голландский образец — в штанах до колен, в чулках рыжих, в шляпах, на горшки похожих. А на веслах трудились солдаты — полуголые, черные от загара, спины у них белые от соли. Над людьми гудела раздутая шквалами парусина, а двенадцать пар весел, вырубленных из русского ясеня, настойчиво вздымали воду под бортами скампавеи.