Анна Ермолаева - Жулики. Книга 3

У крыльца толпилась дворня, человек десять. Толи на правеж вызванная, толи делами хозяйственными озабоченная, и пришедшая с докладом к барину и его управителю. Мишка разбираться не стал, кто тут и за какой надобностью толчется, а попросту прошел к ступеням, расталкивая, не успевающих отскочить крепостных со своей дороги и не обращая внимания на глухой ропот недовольства за спиной, поднялся по мраморным ступеням. Дорогу ему загородил вальяжный господин в шляпе цилиндре, длинном сюртуке и с пенсне на мосластом носу.

– Ви кто есть такой?– ткнул он толстым пальцем в белой перчатке, Мишку в грудь.– Кто зваль? Как есть звать, твою мать?

– "Управляющий видать из немцев",– подумал Мишка, врезав в надменную рожу кулаком с зажатой в нем сабельной рукоятью и сбивая с немца всю его тысячелетнюю спесь.

Удар получился отменный, снесший немцу пенсне вместе с цилиндром и отшвырнувший его в сторону, метров на пять, под ноги сидящему на стуле с вычурными спинками и за таким же столиком хозяину поместья. То, что это именно боярин Грязнов у Мишки и сомнений не возникло, стоило ему только глянуть на придурковатую физиономию этого человека. Шелковый цилиндр и фрак не делали ее умнее и выглядели на нем, как на корове седло. Морда /именно морда, а не лицо/ с широко поставленными глазами и носом картошкой, щеки лежащие на открахмаленной воротничке, кого-то напомнили Мишке и он остановился, пытаясь припомнить кого.– "Колобок, Пузырь",– вдруг осенило его.– "Не удивлюсь если тот этому потомок".

А Боярин -"Колобок" уже поднимался со стула и наливался нехорошим свекольным цветом. Затем он распахнул свою пасть и заорал голосом, неожиданно визгливым и требовательным:

– Что сие значит? Разбой? Кто допустил? Где сторож? Запорю! В батоги!– выплевывал он слова и надвигался на Мишку, размахивая здоровенной тростью, с набалдашником в виде львиной головы.

Немец-управляющий, выплевывая осколки зубов, благоразумно уполз под столик и выглядывал оттуда, из-за свисающей скатерки, шелудивым псом. Грязнов же, не понимая, что нагрянувшие к нему незваные гости, вполне могут и с ним так же обойтись, пер на Мишку со своей лакированной дубиной, вытаращив глаза и плюясь словами:

– По какому праву? Хамы!! Сатисфакции!!! В суд!!! Государыне-Императрице!!! В железа!!! В Сибирь!!! В каторгу!!!

– Достал ты уже всех визгами своими,– перебил его Мишка и видя, что придурок -"Колобок"– образца 18-го века, намахивается на него своей тростью, перерубил ее пополам и развернув Грязнова, пнул коленом под обтянутый фраком зад. Боярин скакнул в сторону столика, снося его с места вместе со стульями и прикладываясь свекольной рожей к мраморному полу, а Мишка, не давая ему опомниться, шагнул следом и, перевернув пинком тушку боярина, приставил лезвие сабли к его жирной шее. От такого бесцеремонного обращения, явно не привыкший к такому боярин, из свекольного цвета, резко перекрасился в абсолютно белый. Побледнел как полотно и залязгал зубами. Впервые за всю свою паразитическую жизнь он подвергся насилию и унижению и, будучи деспотом по натуре в душе, конечно же, как и положено, пригрел душонку раба. Ничтожного и трусливого.

– Прошу прощения,– забормотал он, голосом подобострастным и испуганным.– Не имею чести быть вам представленным, господин поручик. По какой надобности изволили посетить нас в наших палестинах?

– Так-то уже лучше,– Мишка поднял один из опрокинувшихся венских стульев и сев на него, закинул ногу на ногу, уперев ботфорт со шпорой, в плечо лежащего перед ним боярина.

– Мы из канцелярии Безбородько, посланы тебя, сукин сын, арестовать и в Сибирь препроводить. Разгневалась на тебя Матушка-Императрица, прослышав про дела твои беззаконные, богопротивные. Велено тебя отправить в Туруханск и по дороге удавить, чтобы другим неповадно было,-

ткнул он "Колобка" носком ботфорта. А у того, от новостей сообщенных, отвисла челюсть и глаза полезли на лоб, делая его еще более похожим на "Колобка" из века двадцатого. Немец испуганно пятился на четвереньках, набожно осеняя себя крестом католическим и расплываясь в подобострастной улыбке.– «Я здесь ни при чем. Это все он, подлец. А я так – мимо проходил».

– Стой, морда фашистская,– махнул ему рукой Мишка.– С тобой следствие отдельно разберется. А ты боярин…, точнее уже и не боярин, а просто, холоп Грязнов, собирайся, и мыла кусок прихватить, не забудь.

– Мы– мы– мыло зачем?– трясясь, спросил "Колобок".

– Веревку намыливать, придурок. Казенное на тебя что ли расходовать? Шевелись, изменник, пока саблей не помог,– Грязнов перевернулся на живот и, встав на четвереньки, пополз, в сторону входных дверей в особняк. Щеки его тряслись и локти подгибались. Так и дошаркал до дверей, которые вдруг распахнулись, приложившись створкой ползущему хозяину прямо в лоб с треском, приводя его и вовсе в состояния прострации и изумления. Так и сел на задницу, растопырив ноги в лакированных штиблетах и выпученными глазами уставившись, с открытым ртом, в одну точку. На лбу у Грязнова наливалась огромная шишка.

– Эт-то что?– вопрос задала, очевидно, боярыня Грязнова, стоящая на пороге вся в кружевах и воланах, с идиотской шляпкой, на взбитых в Вавилонскую башню волосах. Лет боярыне, наверное, действительно было не более тридцати, но за толстым слоем пудры и румян – это было не понять и Мишка, влезший в образ "опричника-кагэбэшника", смерив ее презрительным взглядом, процедил сквозь зубы:

– А-а, вот и боярыня Грязнова, надо полагать, собственной персоной? По тебе, курица, тоже веревка соскучилась. Собирайся-ка, с муженьком в Сибирь поедешь. Там на свежем воздухе, живо поймешь, что да как,– и равнодушно смотрел, как заваливается от его слов в обморок хозяйка поместья.

– За что же немилость такая? Чем прогневил Матушку-Императрицу?– завопил вдруг Грязнов, приходя в себя от полученных известий и травм.

– Аль сам не знаешь, собачий сын?– удивился Мишка.

– Наветы!!! Все облыжно!!! Господин поручик, как перед Христом Богом!!! Клянусь!!!

– Ты еще Бога вспоминаешь. Сволочь!-

Мишка отшвырнул стул.– За сколько Россию продал? Ну, колись гад?– от такого обвинения Грязнова снова бросило в жар, и шишка на лбу стала не так заметна. – "Это я, кажись палку перегнул слегка. Увлекся",– подумал Мишка и с удивлением услышал вопль Грязнова:

– Не своей волей, принудили. Жизни лишить супостаты, грозились и всю фамилию извести. Каюсь! Взял!

– Сколько?– опешил Мишка.

– Пятьдесят тысяч ассигнациями,– зарыдал Грязнов.

– Вот, значит, на какие деньги хоромины эти отгрохал, гад? Бери бумагу, чернила и пиши покаянное прошение на имя Императрицы со всеми своими пакостями. В подробностях. Где, от кого, сколько, когда и за что. Более для тебя ничего сделать не могу, мерзавец, – и повернувшись к пришедшей в себя боярыне Грязновой, над которой хлопотали дворовые девки, скомандовал ей: