Владимир Ераносян - Кир-завоеватель

– Надеюсь, Солон, короткий отдых в садах моей столицы наполнил утомленного путника силой, а яства Лидии Великой пришлись по вкусу изысканному эллину? – деликатно спросил Царь, не вставая с трона.

– Что надо мне, кроме туники, кусочка мяса и бурдюка отменного вина… Всего здесь вдоволь, в том числе благодаря труду покоренных тобой эллинов Милета и Эфеса. Богам я кланяюсь, что ты, могущественный царь, больше не сжигаешь урожаи своих новых подданных, предпочитая умеренную дань несносному ярму и рабству. – В словах Солона не было упрека, но царь увидел в них укор.

– Я ссориться с Элладой не намерен, – отрезал Крез.

– Я знаю, царь, со Спартой ты учредил Союз.

– Ты недоволен? Что вместо Спарты я не предпочел Афины?

– Как раз напротив, я доволен этим, – рассудил Солон. – Ведь золотой песок и самородки, что добывают для тебя рабы твои на реке Пактол, весь мир способны подкупить и обратить эллинов в наемников чужой войны, в которой сгинет вольность всей Эллады.

Крез ухмыльнулся. Откровенность мудреца из Афин показалась царю глупостью и наглостью одновременно. Крез согласился лишь с выводом гостя о том, что эллина всегда можно подкупить…

По обе стороны моря царь Крез прослыл баснословно богатым монархом, он стал чеканить золотую монету первым из царей. Его подарки не могли уступать слухам о его сокровищах. Поэтому, когда из Спарты прибыли послы с тем, чтобы купить золото для выплавки их божества Аполлона, Крез не стал брать платы и подарил им требуемое золото. Тем самым он подкупил Спарту в надежде, что когда-нибудь именно Спарта откликнется на его зов о помощи.

Спарта благосклонно оценила дар лидийского царя и собралась уважить его ответным подарком в виде огромной расписной чаши с изображением подвигов Геракла, вмещающей шестьсот амфор. Сделать чашу поручили самым искусным гончарам и художникам. Союз состоялся.

Заручившись поддержкой самого могущественного полиса Эллады, Крез все же не терял связей с афинянами. Мало ли! Может, чаша весов склонится когда-нибудь и в их сторону. Поэтому он и принимал с почестями делегатов и послов из города, где решения принимались не тираном на троне, а толпой на базарных площадях у подножия акрополей. Какая все-таки мерзость! Этому Солону не занимать высокомерия, ведь не настолько же он глуп, коль придумал, как усилить войско.

Времена надвигались темные, Лидия соседствовала с мидянами и Вавилоном, голову поднимали персы. Подумать только, этот маньяк Астиаг, мидийский царь, отдал свою дочь, которая приходилась Крезу племянницей, за вассала Камбиса из Пасаргад. За облаченного в кожаные обноски перса, от которого вместо благовоний веяло дымом от костра и лошадьми!

Лазутчики Креза шныряли по всей Элладе, в Египте и в Вавилоне, докладывая о настроениях и приготовлениях к войне. Лидийского властителя интересовали мельчайшие подробности, даже изречения оракулов, особенно Дельфийской пифии, которая никогда не ошибалась.

Пророчество о муле – вот что заботило его день и ночь. Оно не давало покоя и требовало точного толкования. Предвещало ли оно беззаботную жизнь или грозило потрясениями для его династии?

Как может помесь осла и кобылы стать царем соседней Мидии, где правит его зять Астиаг? Даже мудрый Солон не смог объяснить эту нелепицу… А Герм – это река в его землях, в долине которой стоят его города, она питает его поля. Пифия указывала путь по реке туда, к Эгейскому морю? В сторону Эллады?

Ему, великому царю, спасаться бегством? От кого? Бежать к этим эллинам, часть из которых он покорил, а другая готова за золото ринуться за него в сражение с любым врагом? Какая-то чушь!

Мулу не стать царем, а ему не прослыть трусом! У мула не бывает потомства, а у него после случайной гибели на охоте прекрасного Атиса остался еще один сын, правда, с рождения немой. Прорицатель предрек, что сын его заговорит в минуту смертельной опасности, которая будет грозить Крезу. Не от мула ли? Право, смешно!

Царь отмахнулся бы от всех пророчеств, но они поразительным образом сбывались. Да и не было рядом никого, кто смог бы сравниться в умении слышать богов с пифией. Вот почему он все же предпочел ублажать Дельфы, так же как Спарту.

Дельфы охотно признали в Крезе первенство и предпочтительное право для своих предсказаний. Сомнительное преимущество, но Крез пользовался им по надобности и без причины. А потому пророчества в его голове смешались. Важное стало второстепенным, и наоборот. Он по любому поводу обращался в Дельфы или Амфиарай, жрецов которых одарил и золотым щитом, и дорогими чашами, за разъяснениями всяких дел и толкованиями своих сновидений.

Лидийский царь, получающий дань от двенадцати прибрежных городов эллинов, старался быть с греками поласковее, ведь на Востоке за пограничной рекой Галис, самой длинной в этих краях, правил его враг Астиаг, царь Мидии. Чтобы умилостивить его, Крезу пришлось пожертвовать дорогой сестрой, выдав ее замуж за соперника. А теперь до Сард доходили слухи, что Астиаг заставляет знатную лидийку царского рода предаваться разврату с обычными наложницами не только в его дворце, ублажая старого негодяя, но и в храме богини Анахиты, месте, приобретшем дурную славу.

Крез ненавидел зятя, этого зазнайку. Война покойного отца с мидянами не закончилась ничем и обернулась вследствие солнечного затмения, которое обе стороны сочли предзнаменованием поражения, заключением обоюдовыгодного мира и династического брака.

Будь проклят Астиаг, царь Мидии! Уж он точно не мул! Иначе утащил бы лидийские сокровища, навьючив собственную спину, в свою столицу и Экбатаны. В Сардах портиков с мраморными колоннами больше, чем галерей во всей Мидии! У варваров нет вкуса, они не склонны к изяществу и наукам, в их империи царит дикость!

Наступит благословенный день, и провинции Мидии, хотя бы те, что простираются за рекой Галис, будут принадлежать лидийцам. Об этом мечтал Крез. Грезил и беспрестанно молился фригийской Кибеле и могущественному Аполлону, который в нее влюбился. Крез верил, что боги на его стороне, ведь он не забывал задабривать их в святилищах и осыпать оракулов дарами.

Мир с Мидией был хрупок, но никто его не нарушал. Царь Крез наслаждался свалившимся богатством. Его вельможи и военачальники, долго не видевшие кровопролитных сражений, изнежились, а посему интриговали, борясь за расположение повелителя.

Эллин Солон явился для лидийцев диковинным пришельцем. Его манеры и велеречивость казались загадочными и непостижимыми. Он развлекал царя и двор, и даже сонм жрецов, своими умозаключениями и выводами, не хуже пифии.