Владимир Ераносян - Кир-завоеватель

Жизнь снова обрела смысл. Она вскормит свое дитя, даст ему имя, согреет и подарит сердце, она укроет и вскормит его своим молоком, чтобы он когда-нибудь стал таким же сильным, как его отец, ее любимый и чуткий волшебник Митридат…

…Они явились под вечер. Слуги Гарпага. Митридат встретил их у подножия – с ними не стоило делиться радостью Спако. Иначе они отнимут не только радость, но и его любимую.

Митридат отвел их к отвесной скале и показал вооруженным слугам сановника то, что они хотели видеть – умерщвленное дитя, укутанное в пурпурный плед царевича. Погибшее тельце кромсал стервятник, угнездившийся в трещине скалы. К нему было не подступиться близко.

Проверка состоялась. Они с сочувствием похлопали пастуха по плечу и бросили к его ногам мешочек с серебром.

– Ты выполнил договор с Гарпагом. Он велел оставить серебро, даже если ты откажешься вновь. – сказал посыльный сановника.

– Я не за плату сделал это, а из страха за жизнь, но не свою, – гордо бросил удаляющимся воинам пастух.

– Ясное дело, ты спасал свою «собачонку». Довольствуйся счастливой жизнью с той, которую отымели после хазарапатиша все сотники! Твоя замухрышка голодная и за кость обглоданную готова была отдаться! – напоследок бросил, брызжа слюной, пожилой воин с проседью в бороде. – Дурак каппадокийский!

Митридат бросился на него, но получил удар в живот рукоятью боевого топора. Он рухнул на землю, но, превозмогая боль, швырнул серебро в людей Гарпага.

– Вы псы! Это неправда!

Каппадокиец рыдал, жалея, что нет сил для мести. Потом ногтями впился в землю, нащупал камень, сжал его изо всей силы, но передумал бросить вслед удаляющимся. Глядя в их спины, он лишь тихо прошептал:

– Да, я исполнил договор, но не с Гарпагом. Да не нарушит клятвы в честь Митры нареченный… Прежде я дал слово пророку-иудею. И я его исполнил. Он вызволил меня – я спас, как обещал, невинное дитя.

Посыльные Гарпага уже не слышали, что говорил себе под нос раздавленный пастух. Они были озабочены иным. Важнейшим делом было немедля рассказать о подтвержденной смерти внука Астиага своему хозяину, Гарпагу, ответственному за поручение повелителя. А он уже обрадует известием царя, затем жрецов, вельмож. Их всех оповестит, чтобы придворные готовили наряды, соответствующие скорби траурных дней, а после их исчисления – хитоны в золоте и жемчуга для пира.

Когда вернулся в дом печальный Митридат, увидел он умиротворение. Горел очаг. Дымок клубился с крыши. Младенец пил живое молоко из наполненной груди Спако. Ребенок присосался к своей кормилице и пищал от удовольствия, облизывая набухший сосок. Жена улыбалась, переполненная эмоциями.

– Сияет он, как солнце, – промолвил пастух, любуясь кормлением.

– Как солнце! – подтвердила Спако. – Кир! Так и назовем.

– Так тому и быть, – не спорил Митридат. – Солнце пребывает вечно. Светило жарче пламени любого. Оно и греет, и сжигает. Ты не боишься близко так от солнца находиться?

– Нас будет греть! Врагов расплавит!

– Да услышат тебя боги.

– А кто там приходил, я слышала, внизу?

– То псы хозяйские отару проверяли… Я стукнул посохом – они хвосты поджали и снова за ручей.

Митридат никогда не упрекнет ее за то, в чем не было ее вины. О мести же обидчику Гарпагу еще будет время подумать.

Откуда было знать простому пастуху, что, обретя счастье, уже он отомстил. Могущество вельмож – иллюзия, чем они ближе к всемогущему царю, тем незавиднее сановника судьба. Когда устав – лишь прихоть властелина, жизнь – на расстоянии двух его ладоней.

Пастух, перебирая поленья подаренным в вавилонском плену посохом, смотрел на угольки и размышлял о бренности земли, невинных и пророке. И зародилась в нем мечта о том, что скоро будет у него помощник, своя отара, дом получше и подальше от безумного царя и его свиты. Он научит мальчика всему, что сам умеет: пасти стада, метать булыжники пращой, стрелять из лука и объезжать самых резвых коней, коими славилась Каппадокия, страна славных лошадей. Когда-то его родина была свободной, но мидяне покорили ее и увели табуны.

Магнаты-ростовщики, латифундисты и жрецы верховного бога Мардука жили в районе Бит-Шар-Бабили у северного дворца. Они ненавидели царя Набонида и сына его Валтасара, соправителя отца и командующего халдейским войском.

Жрецы называли Набонида неблагодарным, ведь он больше не хотел идти на поводу и каждый раз на праздник по случаю Нового года прикасаться к ладоням статуи Мардука в храме Эсагила в знак смирения перед элитой.

Набонид осмелился провозгласить другого бога – Сина, этого старика с голубой бородой, самым важным. Какое кощунство, ведь Син, бог Луны, обитал в Харране и Уре. Тем самым Набонид хотел отделиться от назойливых магнатов и служителей культа, он искал поддержки у племен арамеев, чтобы стать полностью независимым в своем царстве. Это низкое племя стало его опорой.

– Да кого он из себя возомнил! – шептались жрецы, полагая, что возмущаются достаточно громко. Но дальше ропота дело не заходило. Пока…

Времена Навуходоносора и возвысившегося при нем Вавилонского царства прошли. Башня и городские ворота богини Иштар, расписанные голубой глазурью, все еще радовали глаз, но в городе уже было полно лазутчиков мидян и предателей, при удобном случае готовых запустить врага, окажись он достаточно сильным, чтобы разорить великий Вавилон.

Ну а пока не пришел «освободитель», пленные иудеи и аравийцы точили и обтесывали камни в окрестностях Ниппура и привозили их повозками в Вавилон. Столичные ремесленники обжигали кирпич, рубили тростник для укрепления кладки.

Башня устремлялась все выше и выше. Город разрастался вместе с Зиккуратом, только не ввысь, а вширь. Возводились мосты через Евфрат, рабы рыли ров, соединяли его каналами с рекой, строили стены шириной в двенадцать локтей, умельцы украшали врата сиррушами со змеиными головами, рогатыми турами и огнегривыми львами.

Богачи и жречество жировали. Упивались вином и ели вдоволь мясо, рыбу и дичь на серебряной посуде, добытой халдеями в успешных завоевательных войнах. При этом завидовали царю и его сыну Валтасару, которые шиковали еще заметнее и ели вкуснее, а пили из золотых чаш разрушенного вавилонянами во времена иудейского царя Седекии Иерусалимского храма.

Магнаты копировали на своих фасадах барельефы крылатых сфинксов, подражая царским дворцам, выкладывали свои улочки мраморной брекчией, розовой и зеленой, как на Дороге процессий. Но это было всего лишь жалким подобием царских крепостей, украшенных лилиями, финиковыми пальмами и висячими садами Семирамиды.

Как допустили они, что этот выскочка Набонид и его сынок так возвысились и уже не считаются с теми, с чьих рук получили они царскую власть и положили начало новой династии! Пересечение торговых путей, по которым шли бесконечные караваны с пряностями, благовониями, тканями, медной и серебряной посудой, украшениями и оружием, обогащало их и питало амбиции. Они ждали своего мессию так же, как иудеи, но совсем для других целей. Им нужно было не спасение, а власть.