Александр Цуканов - Убитый, но живой

– Да это же дом Клавдия Корнилова, – пояснил волостной старшина Скворцов, пожилой и всегда чем-то недовольный старик лет шестидесяти, пояснил так, будто все должны это знать.

Хозяин встретил без робости, со спокойным достоинством пригласил в избу, но Малявин отговорился тем, что сначала осмотрит хозяйство.

– Смотрите, мне что, жалко? Я-то навозню расчищаю с младшим.

Все хозяйственные постройки были под стать рослому, большерукому Клавдию. Этим порядком, обилием живности можно бы гордиться, но беспокойство едва заметно проглядывало в хозяине. Согласно описи, составленной волостным старшиной, значилось у Корниловых восемь лошадей, полдюжины коров и два десятка овец, а работников – он сам и трое сыновей, от семнадцати до двадцати восьми лет.

От подписи на жалобе Клавдий отказываться не стал, больше того, пояснил, что так решили на деревенском сходе и уговорили его составить слезницу.

– Чать, обидно. Сколь помню себя – свободу крестьянам, помощь землевладельцам, ссуды беспроцентные… А что на деле? По указу царскому нас от издольной повинности освободили, зато повесили, будь они неладны, выкупные платежи. Отец мой платил, я плачу уж сколь, да еще сынам платить… Вот тебе и свобода!..

Хозяйка обильно заставляла стол едой.

– Домашнего нашего попробуйте, не побрезгуйте. Гости-то, гости!.. Уж чем богаты, – напевала она, расставляя тарелки.

Вошли двое холоповских мужиков – «мы послухать». К столу их Клавдий не пригласил, лишь кивнул одобрительно: усаживайтесь, мол, там.

– Только в горнице чтоб не курили, – пристрожила их сразу хозяйка, сновавшая челноком из левой, рабочей половины дома в чистую. Ей помогала девочка лет восьми.

– Вилку бы его высокоблагородию.

– Так нету, – растерянно раскрылилась у стола хозяйка, – не припасли.

Знал Скворцов, что нет у Корниловых вилок, но не удержался, потрафляя начальству, подъелдыкнул Клавдия, который вел себя, как ему казалось, больно высокомерно.

– Это тебе, Виктор Алферыч, на казенном-то жалованье что плюнуть вилки купить. А мне все закавыка. Все с пашни. Тут десять разов подумаешь, купить новый картуз или в старом походить. Для вас, может быть, одиннадцать рублей серебром пустяк. А вот ему, Ваньке Федорову, каково? Один он работник, а едоков шестеро! Да и мне, и вот им, – Клавдий ткнул пальцем в сидящих, – это посчитайте-ка, вы люди грамотные: тридцать шесть пудов пшеницы вырастить надо, обмолотить да в ссыпку свезти за откупные?..

Он прав был, на все сто прав сметливый мужик Клавдий Корнилов.

– Согласен с вами, откупные надо отменить, но ведь это возможно только по высочайшему указанию.

– Так мы знаем, что царь Николай хотел отменить, министры воспротивились.

– Давайте так порешим. Если Ивану Федорову непосильно в этом году уплатить, так земство может помочь единовременным пособием. Это не повод для отказа от уплаты. Второе. Мы от управы направим прошение в министерство с просьбой отменить выкупные платежи. Согласны?.. Тогда вот лист, вот ручка-самописка. Пиши… Только не дави сильно. «Я, Клавдий Корнилов, обязуюсь полностью внести выкупные платежи за 1903 год».

– Нет, вы погодите. Тут посоветоваться с мужиками надо.

– Вот пусть идут и собирают.

– Так никого не соберешь, такое ведро стоит. Кто в лесу, кто на пажити, что мы у башкирцев арендуем. Смирновы, отец с сыном, на станцию в лавку поехали… Вы нисколь не едите, да что же так? Вот грибочки-рыжики, вот сметанка… Сомятина холодная, это у нас младший расстарался, острожить ходил ночью. Счас я лапши налью.

– Так постный же день, Клавдий?! – спросил с улыбкой Малявин.

– Ниче, отмолим. Мы, ваше высокоблагородие, летом, когда скотину резать жалко, по месяцу без всяких постов постимся. А сейчас работы много тяжелой – земляной, дровяной…

Малявин намазал на горбушку домашнего, хорошо пропеченного хлеба толстый слой сметаны. С удовольствием похрустывая корочкой, как в детстве, вспомнил Криницу, дородную кухарку Христю и ее шепот: «Только матушке с куском не попадайся». С той самой поры не ел, пожалуй, горячего домашнего хлеба. А по избе поплыл запах разопревшей курятины, и хозяйка, искренне радуясь, что хвалят ее и эта похвала через час станет известна всей деревне, поставила большой чугун на подставку посередине стола.

– А вилки мы купим, это дело нехитрое, – сказал Клавдий. – Вы заезжайте другой раз в субботу, когда жена хлеб пекет… Рады будем. Слыхал я от волостного нашего, что вы ученый по полеводству. Может, подскажете что. Я ведь хоть не больно грамотей, а все зимой книжки почитываю. Вот подбиваю мужиков молотилку купить конную или паровую, как в Осоргине…

В дачное поместье Россинского, которое находилось в семи верстах от города, Малявину удалось выбраться спустя неделю. Погода резко, как это случается в октябре, переменилась, северо-восточные ветры принесли холода, и сразу померкли краски осени, по небу ползли темные брюхатые тучи, готовые разразиться дождем.

Петр Петрович встретил радушно, приветливо, подшучивая:

– Какая досада! Такой бравый жених приехал, а дочерей нет, в город перебрались.

Принес папку с документами, пояснил, что знает об этой тяжбе со слов матушки, Прасковьи Михайловны.

– Я в ту пору служил в полку, наведывался нечасто. Знаю, когда был подростком, по взаимной договоренности с крестьянами составили уставную грамоту. Холоповские наши крестьяне прямо-таки рвались приобрести в собственность землю. Затем, когда им отказали в испрашиваемой ссуде, они написали жалобу, что платить выкупные платежи не в состоянии и отказываются от приобретения земли. И пошла писать губерния!..

Малявин быстро пробежал документ глазами, отмечая про себя витиеватость слога, которая уже не в ходу, и нашел то, что ему было нужно:

«…Деревня Холопово отстоит не в дальнем расстоянии от города Уфа, винокуренных заводов и мельницы, где производится значительная закупка хлеба и где есть работники. Губернское присутствие не может не найти быть крестьянам деревни Холопово достаточно обеспеченными для уплаты выкупных платежей, почему и определяет все дело по выкупу деревни Холопово вместе со сведениями, доставленными мировым посредником, представить в главное выкупное учреждение.

Мирового же посредника просить разъяснить крестьянам, что как выкупная сумма по их селению уже утверждена губернским присутствием, то они не могут отказываться на основании ст. 128, 129 местного положения от надела, представленного им по уставной грамоте». Внизу стояла дата: апрель 8 дня 1872 года.

– Так что, должен заметить, шельмецы они еще те. Хоть я не сторонник крайних мер…

Малявин не слушал. Ему стало тягостно-скучно из-за того, что тридцать лет назад жаловались крестьяне, кто-то составлял сведения о благосостоянии: «На каждого работника – две лошади». А вот теперь он должен доказывать, что тридцать лет из года в год они платили за право сеять хлеб на этой земле и пусть дальше платят…