Николай Rostov - Симеон Сенатский и его история Александрова царствования. Роман второй в четырёх книгах. Книга вторая

– Ваше сиятельство… Мефодий Кириллович, – степенно ответил библейский старец, – зачем вам рассказывать, как я убил, ежели вы сами отлично это знаете? Да еще в таких «превеселых» подробностях. – И старец сдержанно улыбнулся.

Нет, не проби́л, так сказать, библейского старца граф Большов своей осведомленностью. Не проби́́л своим лукавым вопросом «Превесело, поди, убили?»

Более того, дорогие мои читатели, он сам графа «проби́л» своей осведомленностью, своим вроде бы пустяшным вопросом.

– Помните, как третьего дня вы на судно в Архангельске опоздали? – спросил он графа все так же степенно и обстоятельно. – Я вас видел, как вы на пристани нам призывно махали, да капитан не захотел ворочаться. Примета плохая. И пришлось вам на следующем судне, часа через два, наверное, к нам на свое богомолье отплыть.

– Постойте! – изумился граф. – А что же тогда вы в Кеми делали? Ведь водку вы там с драгунским полковником Марковым в трактире пили. Шесть штофов превесело с ним уговорили!

– То-то я вижу, что не в себе драгун. В белой горячке, не иначе, он набросился на меня. Молитву мою нарушил. Я ведь только сегодня узнал, что старца Симеона и еще трех наших монахов злодейски убили. Успокой Господи, – перекрестился он истово, – души их невинные. Царствие им небесное.

– Превесело, – растерянно проговорил граф Большов. – А в Архангельске что вы делали?

– Видите ли, ваше сиятельство, я келарь сего монастыря. По делам нашего монастыря полтора месяца в Архангельске безвыездно пробыл. Сегодня только возвратился. Архимандрит Александр мои слова подтвердит, если вы мне не верите.

– Я вам верю, отец…

– Инок Пафнутий, – подсказал свое имя графу старец.

– Извините нас, отец Пафнутий! Извините великодушно, – искренне проговорил граф Большов Мефодий Кириллович. – Господин полковник, – позвал он к себе Маркова и сказал ему, когда тот вошел в комнату: – Что ж ты, братец, меня подвел? Извиняйся и ты теперь перед отцом Пафнутием! Келарь он Соловецкого монастыря – и не водку он с тобой на пари в трактире пил, а вместе со мной, чуть ли не на том же самом судне из Архангельска, сюда приплыл. – И сумрачно добавил: – Ну и превесело ты над нами обоими подшутил!

– Келарь? – несказанно удивился драгунский полковник Марков. – Отец Пафнутий? А покажите-ка ваши ладони, преподобный отец! – подошел он к старцу.

Старец ничуть не удивился такой просьбе нашего драгуна и показал ему свои ладони.

– Шрамы хотите увидеть мои? – сказал он ему спокойно. – Смотрите! – А графу Большову пояснил: – Шар тот воздушный, когда рванулся от нас в море, шрамы сии, словно линию жизни нам всем заново тогда прочертил. – И графу он показал свои ладони – как раз по этим линиям жизни на ладонях шрамы те шли.

– Так вы, святой отец, – угрюмо проговорил драгун, – в том же самом его смертном списке. Простите меня, отец Пафнутий, за ради Христа простите!

– Да что за список такой? – удивился граф Большов.

– А то, ваше сиятельство, список, – ответил драгун, – что он монахов тех убивает, которые шар воздушный князя Ростова нашли!

– А за что же он их убивает?

– За то, наверное, – усмехнулся невесело Марков, – что шар тот не удержали. В студеном Белом море шар этот потом утонул.

– А у твоего водочного старца на ладонях тех шрамов не было?

– Так не глядел я ему на ладони. Да и прятал он их от меня, ваше сиятельство. Хотя… Нет, не помню.

А вот Жаннет помнила! Из-за этих самых шрамов такими головокружительными были ласки библейского старца.

А на следующий день она те шрамы более внимательно разглядела, когда с него свою кружевную сорочку сдернула.

Старец лежал на кровати, широко раскинув руки ладонями вверх. Глаза его синими озерами глядели в потолок, и этот потолок в них облаками белыми отражался. А на груди его ножиком была выписана (кто их, извергов, разберет?!) или латинская буква v, или латинская пятерочка.

V

Думаю, что все-таки буковку выписал злодей. С нее же слово «виктория» начинается. А он, действительно, над всеми свою Викторию одержал. И что на этом не успокоится, окаянно предупредил кровью на сорочке женской:

Я новый счет начал! Он не из нашего числа.

– Срам-то какой, мадам! – услышала она за своей спиной голос коридорного лакея. – Ночью этой вы из его номера, пардон, в том же виде выбежали! А теперь… – придушил свой смешок лакей.

Старец лежал голый на кровати.

О прочих срамных подробностях умолчу. Они в протоколе осмотра убитого записаны.

Глумливо полицейские смеялись, когда сей протокол составляли. «Не иначе… он свой… и вынуть не успел, – усмехнулся кемский исправник и произнес откровенно откровенное наше русское крепкое слово. – Что ж, – продолжил он, – сладка, видно, ему эта смерть была. На бабе! Вон как широко и радостно глядит… озерами нашими синими… карельскими!»

Расхожую глупость исправник сказал.

Редко карельские озера синими бывают. Даже в солнечно-безоблачный день они или кроваво-красные, или ржавые от затонувшего леса; или какого-нибудь такого невообразимого цвета, что и названия этому цвету нет. Вот потому и говорят привычное: голубые, синие. А, в общем-то, цвет у них один – бездонный, будто в них водку с пивом влили из тех бездонных Васькиных стаканов! И доказывать не надо – аксиома. Аксиома выбора.

Вот и графу Большову, так сказать… аллегорически выражаясь, предстояло о существовании этой аксиомы узнать.