Константин Коничев - Русский самородок. Повесть о Сытине

Трефолев кончил читать. Все в лавке молчали, переглядываясь.

– Ну, как? – спросил поэт, вытирая с лица пот.

– Да ничего. Складно получается и занозисто, я, пожалуй, такое не стал бы цензуре показывать. Не пустят, – отозвался Сытин. – Не знаю, Леонид Николаевич, будешь ли ты крупно шагать и далеко ли ты ушагаешь. А помнить русский народ тебя не перестанет, и за «Камаринскую» и за «Дубинушку»… А твоя песня «Когда я на почте служил ямщиком» вместе со звоном колокольцев разносится по всем трактам и проселкам матушки Руси. Какая прелесть! – Сытин не вытерпел и затянул нараспев первые слова этой песни.

– Спасибо, Иван Дмитриевич, спасибо, уважили добрым словом, – растроганно проговорил Трефолев, – хотел я вас «казнить» за моего «Камаринского мужика», да уж ладно, Иван Дмитриевич, бог вам судья. А для вашего, купеческого брата бог всегда милостив…

Частенько заезжал в Москву и бывал у Сытина малоизвестный, а в наше время и совсем незаслуженно забытый, но по-своему интересный писатель Алексей Будищев.

Выглядел он интеллигентно, что называется, «держал фасон по писарю». Прежде чем войти к Сытину в рабочий кабинет, где тот сидел очень мало, Будищев спрашивал сотрудников: «Каково настроение благодетеля?..»

И если ему отвечали, что Иван Дмитриевич сегодня еще никого не журил и настроение его никем не испорчено, Будищев, хрустя кожаным портфелем, заходил к издателю в кабинет, раскланивался честь по чести и деловито излагал свою просьбу. Сначала он выражал благодарность Ивану Дмитриевичу за выпущенные ранее книги «Солнечные дни» и «Пробужденная совесть».

Выслушав от автора излияния в благодарностях, Иван Дмитриевич перебивал его:

– Вы мне, Будищев, напоминаете костромских нищих. Вот и те так: придут в избу, молятся, крестятся за хозяина, а хозяюшку благодарят за старую милостыню, и все ради того, чтобы им опять отрезали кусок во весь каравай, да еще посыпали солью…

Будищев хихикал вместе с издателем, а потом говорил:

– Да уж соли-то подсыпать вы, Иван Дмитриевич, не пожалеете. Солоно будет, но я и за вкус ручаюсь. Книжки-то мои распроданы. Тираж-то был скупенек, а я, автор, опять без денег!..

– Ладно, ладно, соловья баснями не развеселишь, вытряхивай из портфеля, что привез? – незаметно для себя переходя на «ты», предлагал Сытин, поглядывая на туго набитый портфель.

– Да вот, Иван Дмитриевич, две рукописи сразу. Говорите – купите или нет?

– Не знаю, котят в мешке не беру. Вываливайте на стол.

– Рад стараться.

– Опять что-нибудь для интеллигенции, а не для народа?

– Народ со временем подрастет и тоже будет разбираться.

– Да, но для этого надо его готовить дешевыми и простыми изданиями книг.

– А у меня, Иван Дмитриевич, опять, судя по объему и прочему, обе книги могут быть рублевыми: «Нерушимая стена» первым изданием, «Степные волки» вторым тисненьем. Хочу, чтоб продажная цена была по рублю и чтоб форматец такой же, как у прежних моих книг.

– Законное желание.

Иван Дмитриевич недолго размышляет, поплевывая на пальцы, листает одну за другою рукописи, вспоминает, какую прибыль получил от прежних изданий будищевских книг, притворно вздыхает, охает, однако, чтобы не тратить время впустую, соглашается по старым ставкам принять и эти рукописи.

Оба довольны. Но Будищев хочет побольше получить аванс:

– Иван Дмитриевич, я весь в долгах. Да на переезд из Саратовской в Питер надо порядочно.

– А зачем переезжать?

– Как зачем? Одно дело провинция, другое дело столица, Петербург! Там и протолкнуться легче. Там и жизнь и культура – все по-европейски. Это же не саратовская глушь. И мне пора уж в столицу.

– Как же, как же. Эх вы, интеллигенты, рублевые писатели! А не хотите ли писать книжечки такие, чтоб по копейке, по две за штуку? Не хотите? Вы ведь «рублевые». А вот Лев Николаевич не брезгует печатать книжечки и по копейке за штуку! Мы намерены Засодимского печатать четырнадцать книжек сразу, и за все цена продажная в розницу девяносто девять копеек. И страниц там не с вашу рублевую книжку, а целых, – Сытин брякнул на счетах, – семьсот и тридцать четыре страницы! И все четырнадцать книжек дозволены министерством для бесплатных народных библиотек… Вот так-то, господин Будищев!

– Так это не изящная литература и не для интеллигентных кругов, – возразил Будищев.

– Да, это для народа! – прищурив нацеленные на автора глаза, отвечал Сытин. – Для него-то мы и должны дело раздувать и стараться. Нас добрые авторы не обходят. Бывало, не так давно граф Толстой, один из самых первых писателей, заглядывал в нашу лавку. Придет в башлыке, в валенках, никто и не подумает, что это всемирный писатель. Поглядит, да и подскажет добрым словом, как и что в интересах нашего дела… Лесков – тоже, Чехов наш нередкий гость, но того, к сожалению, по деловым соображениям в старой дружбе больше к Суворину да Марксу тянет. Говорят, что Маркс намеревается его купить с потрохами. А Чехов чист, как младенец, боюсь, что не устоит против такого издателя, тем более что Антон Павлович затевает строить дачу в Ялте. Деньги нужны, ну, Маркс его на этом и подхватит. Ладно, господин Будищев, оставляйте рукописи и вот вам чек на аванс…

– Премного благодарен…

Сколько перебывало у Сытина авторов известных, малоизвестных и совсем неизвестных – писателей и агрономов, ученых деятелей и духовных лиц, учителей и врачей, философов и географов, историков и критиков, промышленников и публицистов, монархистов и революционеров. Кого только не было, кто только не обращался к нему! Можно судить хотя бы по тому, что в 1891 году сытинское товарищество выпустило свыше тысячи названий книг!.. В круг одних только детских писателей, связанных с издательством, входило более четырехсот человек. Целые серии книг для простого народа были написаны русскими классиками и изданы Сытиным.

Из Вологодчины, из Вельского уезда, приехал однажды в Москву молодой учитель, еще не сменивший на себе студенческую шинель, некто Селецкий Сергей Николаевич. С вокзала и прямо к Сытину. Он думал, что увидит в роскошном кабинете по-барски восседающего за огромным, заваленным бумагами, столом, в кресле, похожем на трон, солидного господина, играющего золотыми брелочками и коротко изрекающего – да и нет. Каково было удивление вологодского учителя, когда он вошел в совсем обычную комнату. За небольшим столом, на стуле, сидел в сибирке с узким стоячим воротником небольшой черненький, с быстрыми глазами, человек, а на столе перед ним всего-навсего – огромные счеты справа, телефон – слева, и маленькая чернильница.

«Да Сытин ли это?» – подумал учитель и спросил:

– Вы будете Иван Дмитриевич?

– Да, я был, есть и буду.