Виктор Заярский - Во имя отца и сына

Афоня, тем не менее, и не думал униматься. Он нашел себе очередную забаву и, с остервенением начал барабанить кулаками по крышке стола, как – будто назло, своему соседу. А затем настырным, визливым и срывающимся голососочком, опять затянул он свою любимую и лихую песню, надоедливо повторяя одну и ту же строчку:

– И пить будим, и гулять будим, а смерть прийдёть, то помирать будим!

Терпение у Дмитрия Игнатьевича явно лопнуло.

Не смог он дальше переносить такого веселого соседства и решил Афоню – потешника утихомирить. Вынужденно приложился Дмитрий Игнатьевич и, и, со всего маху, как и следовало ожидать, аккуратненько саданул певуна кулаком по горбу. Только после такого благословления Афоня обмяк и сник. Уронил он свою отяжелевшую голову на крышку стола и умолк.

Дмитрий Игнатьевич подхватился с места и, нераздумая, сграбастал визгливого песенника за шиворот, как незваного и шебутного гостёчка и вежливо, подталкивая его сзади, выпроводил подальше от соблазнительной выпивки, чтобы она не совращала этого липучего и надоедливого компаньона.

Весь вечер и до полуночи, дельных и бестолковых разговоров, среди казаков, собравшихся за праздничными столами было, премного.

Дня три в станице Кавнарской еще продолжалась повальная и беспробудная пьянка. Гулеванили на радостях перевозбужденные станичные казаки, да так, что голова у многих пошла кругом.

Вот таким образом они заливали, свое горе и радость, спиртным для того, чтобы успокоить до предела взвинченные нервы.

В ближайший воскресный день перед вечером, как и следовало ожидать, Петр Корнеевич Богацков не утерпел и принарядился на радостях. Первым делом примерил на себя бешмет с галунами, пропитанный едким табачным запахом. Отец, еще будучи в Армении, перед отбытием домой заранее предусмотрительно пересыпал бешмет турецким табаком от зловредной моли. Сапоги его сыну, форсистому молодому казаку, тоже пришлись по вкусу и по размеру, как будто для него сшитые. А потом этот молодой казак, как под хмельком, не чуя земли под собой, решил, не медля ни минуты, пройтись по оживленной и многолюдной центральной станичной улице, чтобы утереть нос кому следует. Он вышел за ворота своего подворья с единственной мыслью: «Мол, теперича знайте наших, уважаемые господа станичные казаки и ваши языкатые бабы, что мы, Богацковы, тоже не лыком шиты и кое-чего стоим!»

Одним словом, не терпелось молодому казаку подразнить станичных завистников и глаза им помулить своими обновинами. А заодно и некоторым глазастым молодым казачкам показаться, если попадутся навстречу. Восторгу и наигранной храбрости у этого статного молодца – крсавца не было предела. Когда он вышел на близлежащую улицу, встречные казаки-одногодки, с удивлением глядя на него, недоумевали и в душе явно завидовали Петрову везению и тому, что его отец оказался таким щедрым.

А Петр Корнеевич, как и всякий молодой станичный казак, задрал нос так, что дальше было уже некуда. Он уже успел уверовать в свою ложную значимость. Давненько молодой казак мечтал шикануть таким вот образом. Его так и распирало от желания произвести впечатление на своих сверстников и особенно на ту стайку станичных молодых девчат, что гоготали впереди него, за которыми он уже давно ухлестывал и кружил им голову своей красотой. Еще не доходя до этих девчат, Петр Корнеевич напустил на себя важности и начал воображать о себе мыслимое и немыслимое, так что даже его уму было непостижимо, откуда у него взялось такое зазнайство. Для того чтобы Бог миловал Петра Корнеевича и отвел от дурного сглаза станичных вездесущих ведьм, держал он в кармане нового бешмета на всякий случай дулю, сложенную из трех пальцев. Панически боялся молодой казак, как бы не напустили на него порчу завидущие и глазливые старые станичные колдуньи. Он понимал, что от них можно было ожидать всякой непредвиденной и скверной гадости. К тому же какой-то внутренний голос подбодрил его: «Правильно делаешь, осмотрительный казак! Береженого и Бог бережет».

Две хорошо знакомые молодые казачки, проходя мимо, застенчиво опустили глаза, загадочно хихикнули, прыснули со смеху в ладони и пошли своей дорогой как ни в чем не бывало. И только потом, осмелев, повернулись к Петру Корнеевичу и уставились ему в спину своими изумленными озорными глазами. Легка, стройна и притягательна была у Петра Корнеевича юношеская казачья поступь. Опасно красив и неотразим был этот молодой казак для любвеобильных и падких на его красоту молодых казачек.

На улице у плетня одной из хат в этот воскресный день устроили посиделки не занятые домашней работой замужние нагловатые казачки. Они беззаботно лузгали подсолнечные жареные семечки и сплевывали их кожуру вокруг себя в разные стороны. Как правило, на таких посиделках обсуждались первостепенные станичные новости и всякого рода горячие сплетни. Здесь же истолковывали приснившиеся сны и то, кто чем болеет, и как эти болезни с успехом излечить народными средствами, и многое другое.

Едва эти казачки увидели расфранченного Петра Корнеевича, который приближался, тут же оживились. Им только дай повод, чтобы позлословить и покуражиться над ним.

Они никак не могли упустить такой подходящий момент, и пока Петр Корнеевич приближался, устроили сорочиный галдеж. Эти бесцеремонные казачки с язвительными усмешечками, с откровенными подковырками стали тыкать в него пальцами и щурить глаза, как бы пытаясь припомнить, где ж это они его уже видели. Потом одна из них прицокнула языком, закатила глаза и начала взахлеб издевательски восторгаться:

– Ишь ты, цаца какая. Вы тольки посмотритя, бабоньки, как вырядилси сынок Корнея Кононовича Богацкова! А задавака какой, што ишшо поискать таких надоть!

Любопытная бабка ЧижихинаАкулина Еремеевна, по прозвищу Колдунья, как только услышала насмешливые голоса казачек, которые устроили за соседским двором посиделки, сразу же выглянула из своей подворотни. В станице она считалась чрезмерно охочей до свежих сплетен. Засуетившаяся Акулина Еремеевна без промедления поддернула очкур своей длинной черной юбки, которую надевала по праздничным дням, и, обнажив голени ног с вздувшимися темно-синими венами, как гусыня, выплыла на улицу. Она торопливо прошла и присела на сухое бревно рядом с одной из скучающих от безделья казачек, которая уже начала издеваться над приближавшимся Петром Корнеевичем. Не успел он подойти поближе, а глаза у бабки Чижихиной округлились, как у любопытной птицы. Она склонила голову набок, презрительно скривила тонкие губы и, хитровато скосив насмешливые глаза в сторону Петра Корнеевича, некоторое время выжидательно наблюдала за ним. Чувствовалось, что его одежда вызывала у нее бабье удивление, раздражение и какую-то неприязнь. В данном случае без всякого рода колкостей со стороны празднично настроенных казачек было просто не обойтись. Чуть погодя занудная Чижиха прицокнула языком, ткнула в Петра Корнеевича пальцем и с ехидцей пропела: