Андрей Лютых - Крепь

– А вы? – спросил он у Алеся.

– А я не знаю. Я люблю свой край. Той искусственной межой он был разорван на части. Теперь он весь принадлежит русскому царю, но облегчения для здешних людей я не вижу… Я тоже говорю с вами откровенно.

– Мне представляется, вы по-другому не можете. Вы якобинец. Не беспокойтесь, я не отношусь к тем бесноватым, которые готовы горло перегрызть тому, кто не так, как они, молится или ест.

Дмитрий и Алесь прошли аллею, и как только стена можжевельника по ее правой границе оборвалась, они вдруг увидели, что крайнее от восточного угла окно – именно окно гостевой комнаты – отличается от всех остальных, что-то из него выпирает темным наростом. Без всякого сомнения, это была фигура человека!

Фигура отнюдь не висела в воздухе и не была приклеена к стеклу. Наискосок к стене была приставлена небольшая лестница.

– Каналья Зыбицкий убегает через окно! – воскликнул Тарлецкий. – Вы все затеяли, чтобы выманить меня из дома!

На возглас Тарлецкого тут же последовала реакция у окна – фигура в чем-то темном и длинном, похожем на рясу, чуть ли не кубарем скатилась по лестнице, и, бросив ее, метнулась в сторону кустов с проворством, неожиданным для мешковатой комплекции Зыбицкого. Если это, конечно, был Зыбицкий.

– За ним! – воскликнул Тарлецкий, выхватив пистолет. Но стрелять сейчас было бессмысленно – в темноте в бегущего со ста шагов не попадешь, тем более на ходу. Оставалось попытаться догнать его, рискуя, между прочим, самому подставиться под встречную пулю. Наверное, это соображение невольно повлияло на резвость, с которой Тарлецкий бросился вдогонку. Пока он и поспешивший за ним Алесь нашли в сплошной стене барбариса и можжевельника узкий лаз, о котором беглец явно знал заранее, погоня утратила всякий смысл. Поиски какихнибудь следов были тщетными.

– Мы вовсе не хотели выманить вас из дома, наоборот, старались не разбудить, – тяжело дыша, сказал Алесь, и Тарлецкий, исходя из собственной логики, должен был ему поверить.

– Сейчас мне показалось, что это был не Зыбицкий, художник пониже того, кто убегал, к тому же откуда у него этот балахон? Что за чертовщина? Еще это ваше известие про полицейскую экспедицию в усадьбу… Пойдемте скорее в дом, я чую что-то недоброе.

Через минуту Тарлецкий и Алесь поднялись по ступеням парадного крыльца.

– Я провожу вас в вашу комнату, коридор почти не освещен, – сказал Алесь.

Они прошли через короткий коридор перед вестибюлем, через вестибюль, где Алесь вооружился канделябром с тремя свечами, через самый темный коридор, что вел во флигель – Алесь чуть-чуть впереди, Дмитрий за ним – и вошли в небольшой тамбур перед комнатой, в которой четверть часа назад Дмитрий оставил господина Зыбицкого под присмотром своего денщика. Вдруг Алесь как-то резко, будто наткнулся на невидимую преграду, остановился и, медленно опуская подсвечник на пол, прошептал: «Боже мой»!..

– Что там такое? – спросил Тарлецкий, шагнув вперед, и его нога скользнула в липкой тягучей луже. Первой его мыслью было, что это кровь его верного Игната, убитого Зыбицким, но загадочный лунный свет, проливающийся в тамбур через окно, которое Дмитрий хотел загородить шкафом, освещал картину более жуткую, чем любая из тех, что могли появиться в его воображении.

В дверном проеме стоял человек. Что-то страшно неестественное, лишнее было в его фигуре. Дмитрий должен был сделать еще один шаг в сторону, чтобы увидеть горизонтально торчащий из груди несчастного полутораметровый предмет – огромный старинный двуручный меч, пригвоздивший к дверному косяку того, кого Тарлецкий и Алесь знали как господина Зыбицкого. Это был яростный, страшной силы удар. Широкий с зазубринами как у гигантского столового прибора клинок торчал откуда-то из намочаленной кровью бороды художника. Того трудно было узнать. Белое лицо, широко раскрытые глаза. Застывшие в выражении смертельного ужаса, они вылезли из орбит, казалось, до сих пор они были гораздо меньше, а самое главное, его короткая шея удивительным образом удлинилась. Клинок, очевидно, перебил гортань и позвонки, и грузное тело, висевшее на нем, как на гвозде, держалось теперь только на мышцах и коже шеи, вытягивая ее так, что казалось, еще немного – и голова вообще оторвется. Короткие, все в спекшейся крови, словно в грязи, пальцы левой руки обхватывали клинок, в правой руке удержался пистолет, зацепившийся курком за перстень на пальце. С бороды еще капала кровь, а длинная рукоять двуручного меча еще чуть-чуть покачивалась.

Это был тот самый или точно такой же меч, который Тарлецкий видел на стене гербового зала, и по поводу которого еще нафантазировал черную шутку, дескать, не желает ли пан Сакович применить это страшное оружие, чтобы избавиться от него…

Оцепенение, охватившее Тарлецкого и Алеся, прервал жалобный стон, послышавшийся из комнаты. Тарлецкий вздрогнул и, стараясь больше не ступать в кровавую лужу, прошел в комнату с выставленным вперед пистолетом. Игната он увидел только тогда, когда вошедший следом Алесь поставил канделябр на столик посреди комнаты. Денщик сидел на полу под окном, покачивая головой, которую обхватил обеими руками. Здесь же на полу лежал этюдник Зыбицкого, почему-то раскрытый.

– Что здесь было, Игнат? Кто убил художника? – спросил у него Тарлецкий, помогая подняться с пола.

– Не знаю, ваше превосходительство, не помню ничего, – чуть не плача сказал Игнат. – А нет, помню! Рожа страшная в окне! Черная, глазишшами по комнате зыркает, страсть господня! Я, ваше превосходительство, хучь и спужался, а сам к окну – прочь, говорю, скаженный, и крещу его… А тут мне сзади по голове как бахнет! Я, верно, замертво тут и упал, боле ничего не помню…

– Кто тебя ударил сзади? Не успел углядеть?

– Никак нет, ваше превосходительство! Верно, художник. Он что, убег, окаянный?

– Убег… Я тебе что велел – за художником следить, а не окна крестить!

– Виноват, барин, не углядел! – чуть не плакал Игнат, потирая голову, на которой отчетливо стала видна огромная шишка, а по виску покатилась капелька крови.

– Его могли ударить плашмя тем же мечом, – предположил Алесь, остававшийся на удивление рассудительным для такой ситуации.

– Черт возьми! – выругался Дмитрий, – Мне теперь понятно, пан Алесь, почему так поспешно уехал ваш батюшка!

– Неужели вы думаете, что это сделал он? – ужаснулся тот. – Ведь его вовсе не было в доме, когда это произошло.

– Он мог распорядиться это сделать. Кому еще была выгодна эта смерть? Художник мог дать показания против вашего отца.

– Но если так, отец помог бы ему бежать, зачем убивать его?

Тарлецкий должен был признать, что молодой шляхтич прав, но все равно мрачно бросил: