Леонид Шувалов - Суд праведный

– А чего я? Чего начнет-то?

– Ну как… Вечером вместе винцо пили? Пили. Потом, сам же говоришь, что Кунгуров возбужденный вернулся… Вот вы с ним и разругались да разодрались… И труп-то прямо рядом с твоим домом…

– Ну так… – поежился староста. – Дык…

– Дык не дык, – перебил его становой пристав. – А даже мне непонятно, каким же образом ты на него натолкнулся, да еще в такую раннюю пору!

Почуяв опасность, Мануйлов сгорбился:

– Дык… Из ворот вышел, а он вот он…

– Вышел-то вышел, – развел руками Збитнев. – А все одно – непонятно! Ворота во-он где, а Кунгуров лежал во-он где… Никак не мог ты его, любезный Пров Савелыч, заметить. Я проверял. Не мог!

Ошарашенно потирая бороду, староста протянул:

– Дык… Заметил же…

– Ну ладно… – Збитнев хлопнул себя по тугому бедру, поднялся. – Ты на досуге всё хорошенько обмозгуй, а надумаешь чего, приходи… Посоветуемся.

Мануйлов поспешно бросился провожать гостя, а тот, уже в дверях, обернулся:

– Обманул ты меня, Пров Савелыч…

– Я-я-я?! – оторопело выпучил глаза староста.

– Ты, Пров Савелыч, ты, – словно сожалея, покачал головой Збитнев.

– Кады же энто? – сглотнув кадыком, просипел староста.

Збитнев посмотрел на него и, чуть склонившись к его заросшему седыми волосами уху, шепнул:

– Не ночевал ты дома, любезный. Сведения имею… – Пристав распрямился, грозно выпятил грудь и столь же грозно добавил: – Думай, Пров Савелыч. Хорошенько думай!

Настасья Ёлкина, сердито гремя чугунками, искоса поглядывала на удобно расположившегося за столом урядника Саломатова. Опустошив остатки четверти, тот тупо и сонно смотрел в замерзшее окно. Потом, встрепенувшись, гаркнул:

– Слышь, хозяйка! Налей-ка еще очищенной!

Одернув на выпирающем животе фартук, Настасья проворчала:

– Нету боле, не кабак, поди! И вообче… Поститься надоть, а вы…

– Ты это, баба, брось! – урядник покачал в воздухе пальцем. – Знать должна: понедельник – полоскун! А потому давай еще… маленько.

Настасья вздохнула и достала припрятанный штоф водки. Налив Саломатову полстакана, ушла в сени, где долго перепрятывала штоф, бормоча так, чтобы урядник слышал: «Чтоб зелье это тебе, окаянный, поперек горла встало!»

Урядник уже совсем было задремал, когда во дворе раздался звонкий голос лопоухого Веньки: «Папанька приехал!» Саломатов с трудом встал и вразвалку вышел из избы. Увидев начальство, Терентий Ёлкин бросил вожжи крутящемуся здесь же, возле саней с сеном и пофыркивающей лошади, Веньке, сорвал с головы треух и почтительно поздоровался.

Урядник качнул плечом:

– Пошли!

– Куда энто? – испуганно отпрянул Ёлкин. – У меня ж сено не скидано!

– Без разговоров! – надвигаясь на него, рявкнул Саломатов. – Кому сказано?!

Приложив руки к груди, Терентий запричитал:

– Да куда ж энто, господи? Да за чё ж энто?

Урядник молча ткнул его кулаком в бок. Так, для проформы ткнул, но Терентий на всякий случай ойкнул.

– Мы же тоже Божье творение! Чё пихаться-то? Иду ужо…

Становой пристав Збитнев встретил Терентия благодушно, как дорогого гостя. Дымя ароматной папироской, все так же благодушно кивнул:

– Ну здравствуй, крестьянин Ёлкин, здравствуй…

Терентий затряс жиденькой бородкой и поклонился еще глубже.

– Здравия желаем, ваше благородие…

Платно Архипович встал и прошелся по кабинету, неслышно, но твердо ступая, поскрипывая при каждом шаге новенькими сапогами. Остановившись прямо напротив Ёлкина, он проговорил:

– Значит, сено сегодня возишь?

Терентий сглотнул слюну, нервно дернул кадыком и снова затряс бороденкой:

– Возим, ваше благородие, возим…

– Что же ты столь внезапно надумал?

– Дык коровки кушать хочут, – заискивающе улыбнулся Терентий.

– Понятно, – протянул Платон Архипович. – Других причин, выходит, нет?

– Кажись, и нету.

Збитнев двумя пальцами взял его за латаный-перелатаный зипун, притянул к себе. Лицо Терентия вытянулось, и он задержал дыхание. Збитнев, пристально глядя на него, сказал негромко, но сурово:

– Я же вас с Беловым предупреждал… А вы что со стариком Кунгуровым сделали? Что сделали, я спрашиваю?

Последние слова становой произнес уже густым, заставляющим Терентия съежиться и подогнуть ноги, начальственным голосом.

– Дык я-т чё? Я ничё! – залепетал он.

– Говоришь, ничё?! – передразнил его Збитнев. – А кто в таком случае за Кунгуровым гонялся, кто в доме у него бушевал, кто сепаратор разбил, кто усадьбу чуть не поджег?! Кто?! Отвечай, братец!

Терентий выпучил глаза и снова залепетал осевшим голосом:

– Дык, энто ж Анисим всё… В горячности ён пребывал… Я-т тут при чем? Энто ён…

– А кол откуда у вас взялся?

– Дык… Анисим из прясла выдернул.

– Где?

– У дома свово… Никак не мог я его образумить…

Платон Архипович пытливо глянул в испуганное, побледневшее лицо Ёлкина и, удовлетворенно хмыкнув, отпустил зипун. После чего прошествовал к столу, устроился в кресле, расслабленно махнул кистью руки:

– Ладно, братец, садись. Будем все на бумагу записывать. Дело-то нешуточное.

– Дык… понятно, – мелко кивнул Ёлкин, осторожно приближаясь к стулу.

Минут через сорок пристав, светясь довольствием, распахнул дверь кабинета.

– Урядник! – окликнул он и, поскольку Саломатов возник перед ним мгновенно, скомандовал: – Веди-ка нашего упрямца…

– Белова? – услужливо переспросил Саломатов.

– Его, злодея, его…

Подталкиваемый урядником Анисим хмуро остановился перед широким, покрытым ярко-зеленым сукном письменным столом станового пристава. Развалившийся в кресле Збитнев проговорил укоризненно:

– Вот ты, братец, всё упорствуешь… А к чему?

– Не убивал я, – глухо проронил Белов.

– Ну и твердолобый же ты, братец, – покачал головой Платон Архипович, потом повысил голос: – А вот приятель твой всю правду рассказал! Видел он, своими глазами видел, как ты Кунгурова догнал и… колом-с!

Анисим, не поднимая головы, повернулся к Терентию, сжавшемуся на стуле и не знающему, куда девать руки, мявшие треух. Пристав подбодрил его:

– Ну-ка, Ёлкин, скажи, так это было?

Терентий отвел глаза от Анисима, покосился на пристава и отчаянно тряхнул бороденкой:

– Так!

– Слышал? – выпрямился в кресле Збитнев. – Будешь теперь говорить?

Белов не ответил, а только еще пристальнее уперся взглядом в опущенные плечи приятеля. Потом раздал пересохшие губы:

– Что же ты… Терентий…

Тот медленно сполз со стула, громко стукнулся острыми коленями об пол, молитвенно сложил руки:

– Прости, Анисим. Не мог я иначе.

Пыхтя и отдуваясь, паровоз подтянул пассажирский состав к станции Обь. Пустив на морозе молочные клубы пара, он затих, наконец, похожий в неярком свете вокзальных фонарей на усталого черного дракона. Прогуливающийся по перрону городовой неторопливо потирал ладонями пунцовые уши, присматривался к пассажирам, раскланивался с купцами, а то и просто со знакомыми гражданами Новониколаевска, совсем недавно ставшего пусть безуездным, но всё же городом.