Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы

Всем нехорошим предчувствиям Елены Эдуардовны Грабовской вскоре нашлось подтверждение. Как-то в квартиру постучали. Она открыла дверь. На пороге стояли две женщины: молодая и пожилая. Они спросили: «Здесь живет Регатун?» Она ответила: «Здесь, а что вам от него надо?» Тогда молодая женщина спокойно сказала: «Я Парамонова, жена Регатуна» – и показала паспорт. Лена впустила их в квартиру. Женщины забрали свои вещи и ушли. Тяжело стало на душе Лены. В дневнике, которому она только и доверяла свои мысли и чувства, появилась в те дни такая запись: «Я не замечаю вокруг себя хороших людей, которые относились бы ко мне чистосердечно». Вскоре у нее состоялся откровенный разговор с отчимом. Она обвинила его в предательстве, измене, в том, что он не любит ее мать, а женился на ней лишь для того, чтобы завладеть их квартирой, что он и ей делал предложение с той же целью. Под конец Лена бросила Регатуну такую фразу: «Ты двоеженец. Брак твой с моей матерью недействителен. Я сообщу про тебя куда следует, и тебя посадят за двоеженство, а квартиры тебе не видать, как своих ушей». Регатун тогда смолчал. Продолжать ссору было не в его интересах. Он затих, пропал куда-то, сказав, что уезжает по делам. Потом вернулся тихий, скромный, жаловался на тяжелую жизнь и трудную судьбу. Лене стало его жалко. В воскресенье, 11 июля 1948 года, Александр Иванович пригласил ее за город погулять. Она согласилась. Поехали в Черкизово. Шли по лесу. Был прекрасный летний день. Лена говорила о французских художниках, о завтраке на траве с обнаженными натурщицами. Она шла не оглядываясь, полная впечатлений, забывая о своем спутнике. Только неожиданный выстрел и ожог шеи заставили ее остановиться и обернуться назад. Она увидела силуэт в белой рубашке, потом что-то ударило ее в грудь, и она упала. Не стало Лены Грабовской, милой девушки и студентки. Мать ее в это время ругалась с кем-то в очереди, доказывая свою правоту. Вечером Регатун вернулся домой, на Арбат. Сказал, что Лена осталась у друзей. Когда Лена не пришла домой и на следующий день, Мария Александровна начала волноваться. «Материнское сердце вещун, – сказала она, – с ней что-то случилось» – и, обращаясь к Регатуну, нервным, срывающимся голосом спросила: «Где моя дочь? Куда ты ее дел?» Она собралась идти в милицию, но тут Регатун, мямливший до этого что-то непонятное, вдруг четко и ясно произнес: «Ну чего панику поднимать? В Челюскинской она, по Северной дороге. Поедем, покажу». На следующее утро поехали. Вышли на станции, пошли через лес. Не доходя до кирпичного завода, Регатун захромал и сказал: «Присядем, мне ботинок поправить надо, что-то попало». Мария Александровна тоже хотела присесть, но в это время Регатун вынул пистолет и выстрелил ей два раза в грудь.

Трупы матери и дочери скоро нашли местные жители, но поскольку при них не было документов, они, никому не нужные, долго лежали в местных моргах. Регатун же продолжал жить на Арбате. Продавал потихоньку хозяйские вещи и никуда о пропаже жены и падчерицы не сообщал. Соседи и знакомые спрашивали его при встрече, где Мария Александровна и Лена, на что он отвечал, что они в доме отдыха. Когда же все сроки отдыха прошли, стал говорить, что женщины на полуторке уехали с каким-то Петром Ивановичем под Харьков, где у этого Петра Ивановича имеется дом с садом. Люди этому не поверили: не могли же уехать Грабовские из Москвы, ни с кем из них не попрощавшись, к тому же как они могли бросить квартиру, работу и институт, и заявили в милицию. Регатуна обыскали, арестовали, прижали, и он признался в убийстве обеих женщин. Поначалу он вел себя нагло и развязно. Напевал и насвистывал, говорил, что у него не было иного выхода, кроме убийства, что он хотел отдохнуть и что вообще все, сотворенное им, не заслуживает стольких разговоров. Потом, посидев в камере, Регатун сник, раскис, стал заикаться и жалеть себя. Признав свою вину, он показал те места, где совершил убийства и куда спрятал оружие. Не рассказал он только о том, что, уговорив Марию Александровну поехать на Украину, намеревался убить ее там, а потом, вернувшись в Москву, жениться на Лене, прописаться в квартире и стать ее хозяином. Если бы не Мария Александровна со своей несдержанностью и не Парамонова, может быть, так все бы и случилось.

Московский городской суд под председательством Климова, с участием прокурора Блюмкиной, 20 мая 1949 года признал его виновным в убийстве Грабовских и приговорил к двадцати пяти годам лишения свободы с запрещением после отбытия наказания в течение пяти лет проживать в центральных городах Советского Союза. Сейчас бы Регатуну было восемьдесят три, а Лене Грабовской семьдесят один год.

Ежедневно мимо дома на Смоленской площади проходят тысячи людей, занятых своими мыслями и заботами, и никто из них не знает о том, что когда-то случилось с двумя женщинами, жившими в нем. Кто-то скажет: «А зачем нам все это знать?» – и будет, наверное, прав – знать это совсем не обязательно. Мало ли в Москве где кто жил и где кого убили. Только что плохого в том, если кто-нибудь, проходя мимо того дома, помянет эти две загубленные души добрым словом и пожалеет их?

Говорят, что чем стариннее икона, храм, тем более они «намолены». Если так, то, значит, старые дома более «нажиты». В них рождались, жили и умирали люди не одного поколения, в них они страдали и радовались, целовались и дрались, учились и ухаживали за своими близкими, когда те болели. Проходя мимо старого дома, который сносят, нельзя не остановиться и не посмотреть на оставшуюся еще стоять стену. На ней остались краска, обои, повисли раковины, торчат вбитые кем-то когда-то крючки и гвозди, видны темные пятна. На их месте висели фотографии, картины и зеркала, в которых совсем недавно отражались люди, покинувшие этот уходящий в небытие дом.

Дом 8 по Трубниковскому переулку и теперь выглядит получше многих молодых и не «нажитых», хотя построен давно, во всяком случае, задолго до описанных ниже событий. А события произошли такие. И. о. начальника военного отдела ЦК ВКП(б) Александра Александровича Николенко подчиненные побаивались. Крут был начальник и строг. Одно было у него слабое место: любил выпить. Когда в 1933 году А. А., как его называли на работе, ушел на пенсию, работники отдела вздохнули. Сам же А. А. был недоволен. Считал, что пенсию ему назначили слишком маленькую, четыреста пятьдесят рублей, не по заслугам. Он все-таки был комиссаром, получил контузию на Гражданской войне. Правда, у него имелись квартира в центре города и дача под Москвой, но это же не деньги. Чтобы избавиться от бедности и жить по потребностям, Александр Александрович в 1937 году поменял свою квартиру на комнату в квартире 35 дома 8 по Трубниковскому переулку и на полученную доплату загулял. Когда доплата кончилась, он стал брать деньги в долг без отдачи у знакомых, соседей и вообще мошенничать. Обещая обменять свою большую хорошую комнату на чью-то маленькую и плохую, брал у доверчивых людей деньги и скрывался. А. А. можно было нередко встретить в каком-нибудь московском ресторане, где он, авторитетный и пьяный, раскладывая перед соседом по столику свой партийный билет, книжку персонального пенсионера и удостоверение с надписью «Кремль», просил деньги в долг на самое короткое время. Находились доверчивые люди, которые ссужали ему деньги. Особое доверие у них, конечно, вызывали красные «корочки» с большими вдавленными буквами «Кремль». Но время шло и физиономия лица, имевшего пропуск в Кремль, примелькалась в московских ресторанах и пивных. Его стали узнавать и обещали «набить морду», если он не вернет долг. Тогда Александр Александрович решил сделать в своей жизни еще один шаг к материальному благополучию: продать комнату, а самому переехать на дачу. Как-то летом 1939 года в пивной на Арбате он встретил своего бывшего шофера Жашкова. Объяснил ему ситуацию, попросил подыскать покупателя. Жашков предложил ему познакомиться с одной дамочкой, которая как раз хочет купить в Москве жилплощадь. Вскоре состоялось знакомство А. А. с Анной Ивановной Звигельской. Анне Ивановне было тогда сорок девять лет. Она сообщила, что живет одна, муж ее умер, и если Александр Александрович пропишет ее в своей комнате, а сам из нее выпишется, то получит за это от нее восемнадцать тысяч рублей. А. А. не возражал… На всякий случай решили оформить брак, после чего Анна Ивановна в качестве аванса передала Александру Александровичу восемь тысяч рублей и стала жить в его комнате в квартире 35 дома 8 по Трубниковскому переулку (в этом доме потом жил журналист Артем Боровик). Однако жизни под потолком этой комнаты у Николенко и Звигельской не получилось. Николенко женщины вообще не интересовали. Круг его интересов ограничивался вином, водкой и пивом. На приобретение их он и вымогал у Анны Ивановны деньги. Сначала просил, умолял. Даже обещал посвятить ей свой первый инфаркт и завещать золотые зубы, ну а потом стал хамить и угрожать. Она же, испытывая острое отвращение к новому мужу, постоянно тосковала о прежнем, о Вацлаве Милькевиче, поляке, арестованном НКВД за шпионаж. Именно после его ареста в Орле, где они тогда жили, и выселения из казенной квартиры Анна Ивановна и продала всю обстановку за восемнадцать тысяч рублей, уехав в Москву.