Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы

Москвичи полюбили метро и старались при первой же возможности им воспользоваться. А приезжие спускались в него, как в музей. Уже во время войны в метро стало тесно, на платформах некоторых станций возникала давка. Страшная давка была и в самих вагонах. Не все могли протиснуться к двери и сойти на нужной им остановке. А ведь метро – не трамвай: на ходу не спрыгнешь и на подножке не повисишь.

Жители города переживали за свое метро. В их головах рождались разные прожекты улучшения его работы.

Инженер Ибряев предлагал пассажирам входить в одни двери вагона, а выходить в другие. «Вагон, – замечал Ибряев, – имеет четыре двери, и достаточно повесить на одних дверях таблички „Только вход“, а на других „Только выход“, чтобы поток пассажиров был организованно направлен и не создавалась толчея».

Неисправимым идеалистом и романтиком был этот Ибряев. Он, наверное, забыл о том, есть у нас люди, которым и надпись «Заминировано» не помеха, не то что «Нет входа» или «Нет выхода».

Другой изобретатель предлагал поездам не останавливаться на некоторых станциях в часы пик. «Пассажиры, – писал он, – простаивают по сорок минут на платформах, чтобы „всунуться“ в дверь вагона. Поезда с „Сокола“ приходят переполненными. С восьми часов тридцати минут до десяти сесть на поезд невозможно. Нельзя и выйти из вагона. Теряются сумки, портфели, галоши, разбиваются бутылки и банки. Некоторые едут на „Сокол“, чтобы там сесть, другие едут на трамвае, третьи идут пешком. Почему бы утром не пустить три поезда без остановки на „Белорусской“ и три – без остановки на „Маяковской“?»

Власти города советом рационализатора не воспользовались и, наверное, правильно сделали.

Вообще перечислять все советы, жалобы и претензии, с которыми москвичи обращались в газеты, которые заносились в жалобные книги, поступали в контролирующие и руководящие органы, просто невозможно. Нельзя объять необъятное. А вот на что действительно следует обратить внимание, так это на раздел газетных объявлений. В этом разделе меньше, чем в других, поработал редактор, здесь нет фантазий, псевдонимов и неискренности.

Из объявлений военного времени мы узнаём, например, о том, что в январе 1942 года в бомбоубежище дома 6 по Петровке открылся филиал детской библиотеки имени Герцена. Что одна из артелей весной 1942 года наладила выпуск серебряных портсигаров с выгравированными на крышках самолетами и танками. Что в мае 1943-го дровяная база в Тестовском поселке бесплатно отпускала организациям шлак, кору и щепу, а швейная фабрика «Ширпотреб» стала принимать заказы на изготовление кукол из материала заказчика и из «мерного лоскута» шить детские коврики, дамские блузки и скатерти, что киностудия «Мосфильм» приглашала желающих сниматься в массовках. Для этого нужны были только паспорт и две фотокарточки.

Из объявлений в газетах можно также узнать об открытии в июне 1943 года в ЦПКиО имени Горького выставки трофейного оружия и о том, что билет на эту выставку стоит рубль, а для красноармейцев, краснофлотцев, инвалидов Отечественной войны и детей – двадцать копеек, и о многом, многом другом. Например, о том, что идет в театрах, большинство из которых в том же 1943 году вернулось из эвакуации в Москву. Объявления о цирковых представлениях сообщали москвичам о трюке с восхождением по наклонному канату под купол цирка всадника на лошади, а объявления о новых фильмах предупреждали о том, что начиная с 28 февраля 1944 года в кинотеатрах «Метрополь», «Хроника», «Наука и знание» и «Динамо» пойдет фильм «Трагедия в Катынском лесу». «Кинодокумент, – как писала газета, – о чудовищных злодеяниях, совершенных гитлеровскими извергами над военнопленными польскими офицерами в Катынском лесу».

Признаки нормальной человеческой жизни в городе появились, конечно, не в 1943 году, а гораздо раньше.

Не успела наша армия разбить под Москвой немцев, как в городе заработали катки: «Динамо» на Петровке и «Спартак» на Патриарших (Пионерских) прудах. Этот каток, надо сказать, еще до революции являлся центром конькобежного спорта в России. Теперь же, в войну, на нем стали устраиваться хоккейные матчи на первенство столицы. Играли тогда в хоккей в Москве не только мужчины, но и женщины. Болельщики мерзли на открытых трибунах. Бедность не позволяла нам строить закрытые стадионы. Все заботы по устройству спортивных сооружений взяла на себя природа.

Из-за отсутствия бассейнов плавали в Москва-реке. В конце войны, да и первое время после, плавали от Зеленого театра ЦПКиО имени Горького до Каменного моста или станции «Водники». Женщины – километр, мужчины – два.

Прошли две страшные военные зимы, миновали воздушные тревоги, бомбежки, и Москва стала приходить в себя. 22 мая 1943 года открылся сад «Эрмитаж» в Каретном Ряду. Тир, читальня, оперетта «Свадьба в Малиновке», концерт с участием Утесова, Райкина, Рознера ждали его посетителей. Москвичи снова заговорили о спектаклях, кинофильмах, матчах и других, обычных для мирной жизни, вещах.

Интеллектуальная и культурная жизнь Москвы этим, конечно, не ограничивалась. Московские писатели, поэты, композиторы осмысливали события последних лет.

Летом 1943 года в журнале «Знамя» появилось стихотворение Ильи Сельвинского «Русская душа». В произведении описывалось, как поэт пил водку за то, что война дала ему возможность обладать девушкой с Кубани. Критик, зная, какие у нас на Кубани девушки, позавидовал поэту и, не сдержавшись, вцепился в него всеми своими вставными зубами. Он упрекал поэта во всех смертных грехах и, в частности, в том, что тот даже не извинился перед читателями за свой эгоизм, хотя знал, какую высокую цену заплатила страна за полученное им на Кубани удовольствие.

Стихотворение Николая Асеева «Вражда» было запрещено цензурой, так как в нем утверждалось, что ненависть к врагу преходяща и что, только избавившись от нее, мы снова сможем стать людьми. Вот что писал поэт:

В книге Асеева, озаглавленной «Годы грома», есть и другие, не понравившиеся цензуре, строки. Например, такие:

Призывы к гуманизму, возмущение жестокостью войны тогда не всем были понятны, и в ЦК на них смотрели косо.