Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы

Чем ближе была победа, тем больше в Москве открывалось школ, больше становилось и школьников.

Еще весной 1943 года в Москве действовало 173 школы, в которых училось 162 тысячи детей, а весной 1944-го в 255 школах их уже училось 250 тысяч, примерно по тысяче в каждой.

Учеников, между прочим, надо было не только обучить, но и накормить.

С осени 1942 года в школах стали раздавать завтраки: чай, пятьдесят граммов хлеба и конфета. Хлеб и конфеты привозили на тележках или вручную, на трамвае, троллейбусе. Когда шел дождь, а хлеб и конфеты доставляли в мешках, мешки промокали и хлеб становился сырым, а конфеты липкими.

Сначала завтраки выдавали в буфетах, но там было тесно, возникала давка. Тогда стали разносить их по классам. В раздаче участвовали учителя, ученики старших классов и буфетчицы. В 1944 году хлеб (обычно черный) заменили бубликами и баранками. Чай приносила в класс буфетчица. Она разливала его в посуду школьников. Посуда хранилась в шкафу вместе с другим имуществом. Руки школьники не мыли, посуду тоже. После завтраков в классах оставались крошки, мусор. Учитывая все это, завтраки снова стали выдавать в буфетах по специально составленному графику. Там, кстати, было легче навести порядок, чем в классе, где ученики чувствовали себя, как дома. Одна учительница возмущалась: «Во время завтраков старшие захватывают лишние завтраки. Им говоришь, а они смеются».

Помимо школьных завтраков в городе для детей была организована раздача обедов и ужинов.

Бесплатно кормили детей в нескольких столовых, посменно, в три, четыре и даже пять смен. Стали даже для быстроты обслуживания обеды и ужины выдавать одновременно. Вместе с детьми в столовые приходили их голодные родители, братья и сестры, которые не только приносили с собой лишнюю грязь, создавали тесноту, но и помогали детям съедать их скудный обед. Родители детей, живущих далеко от столовой, уносили обеды с собой. Поначалу многие из них приходили за едой в пальто, с ржавой посудой или посудой без крышек, что являлось недопустимым. Тогда был наведен порядок. Обеды на дом стали отпускать только детям-инвалидам и больным детям по справкам врачей, причем в чистую посуду, имеющую крышку. Детей заставляли перед едой мыть руки. В столовой для этого имелось мыло, ну а полотенце дети должны были приносить с собой.

Для повышения питательности к обедам добавлялись белковые дрожжи, хвойный напиток с витамином С, солодовое молоко и суфле. Последние, правда, быстро скисали, и их приходилось тщательно кипятить.

Напиток из дрожжей приготавливали так: брали тридцать граммов дрожжей, клали в кастрюлю, заливали литром воды, добавляли пятнадцать граммов соли. Потом кастрюлю с дрожжами помещали в другую кастрюлю с горячей водой и ставили на плиту. Через час кастрюлю с дрожжами вынимали из кастрюли с водой и ставили на плиту (не раскаленную!) и варили дрожжи еще час, помешивая их веселкой или ложкой.

Напиток был хоть и не вкусный, но полезный. Не зря же в народе говорят: «Растет как на дрожжах». Детям он заменял мясо.

Иногда, когда выпадала удача, детям доставались и сладости. В 1944 году, например, школьницы простаивали большие очереди за ломом пирожных на бисквитной фабрике «Большевик», что на Ленинградском проспекте. Несколько позже из этого «лома» стали делать пирожное «картошка». Вкусные вещи можно было купить и в коммерческих магазинах, только стоили они там примерно в двадцать раз дороже, чем в государственных. Мороженое «Эскимо», например, – 25 рублей!

Несмотря на тяжелое время школы не переставали проводить перед занятиями физическую зарядку. К тем, кто от нее отлынивал, принимались строгие меры. В одной школе, например, опоздавших на зарядку «регистрировали» в специальном журнале, в другой – фамилии опоздавших заносились в особый журнал, а троекратное опоздание на зарядку грозило снижением балла по поведению.

Вообще в школах считалось, что война – не повод к расслаблению. Наоборот, суровость нравов возрастала.

Когда школьное начальство заметило, что увеличилось число прогулов, оно заволновалось. Детей, конечно, можно было понять: они ослабли, им было трудно ходить в школу, особенно зимой, можно было понять и родителей, которые жалели их и оставляли дома. Но имелись и другие причины и прежде всего детская безнадзорность, когда родители весь день работали и не могли проследить за своими детьми. Встречались и такие родители, которые сами, вместо того чтобы отправить детей в школу, посылали их на рынок торговать папиросами или чем-нибудь другим. Чтобы оправдать прогул, нарушители дисциплины нередко приносили в школу записки от родителей или подложные медицинские справки. Один из директоров, желая это искоренить, издал приказ, в котором говорилось: «Приказываю всем учащимся в случае заболевания при температуре не свыше 37,5 градуса являться в школу к медсестре для проверки температуры и получения освобождения от занятий. При более высокой температуре учащиеся обязаны вызывать врача на дом».

Для простуженного ребенка школа была не самым лучшим местом. Холодно. Топили не всегда, да и то дровами. Угля не было. А встречались преподаватели, которые запрещали детям сидеть на уроках в пальто и шапках.

Вот чистоту в школах старались обеспечить. Для этого ведь, кроме желания, ничего не надо.

Следили за тем, чтобы, входя в школу, учащиеся снимали галоши и вытирали ноги, чтобы не сорили, не портили школьное имущество и пр.

Не случайно с такой свирепостью обрушился на любителей семечек директор школы № 228 на Новослободской улице. В приказе, изданном по этому поводу в октябре 1944 года, он запретил приносить в школу семечки, шелухой от которых засорены полы, парты и раковины в туалетах. За нарушение приказа директор пригрозил на первый раз штрафом в десять рублей, во второй раз – в двадцать, ну а на третий и того хуже – вызовом на педсовет. Главной трудностью в борьбе с «семечкоедами» было их выявление. Когда какого-нибудь разгильдяя заставали за этим преступным занятием, он, глядя в глаза преподавателю, нагло заявлял: «Это не я!» Очевидно, от бессильной злобы, не имея в своем распоряжении ни дыбы, ни «испанских сапог», ни гарроты, директор школы решился на отчаянный шаг. Он пообещал всем негодяям и им сочувствующим, что если при обнаружении семечек они не назовут виновных, то он привлечет к ответственности всех учащихся класса, и не только класса, но и всего этажа. Правда, директор не указал, в чем эта ответственность будет выражаться. Неужели собирался всех оштрафовать?

Но все эти «семечкоеды» по сравнению с хулиганами были, что называется, «семечками». Те, чуть ли не с первого класса, курили, играли в карты и воровали, то есть делали все то, чему их могла научить улица, на которой они болтались.