Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы

Детей тронула такая благодарность учителя. Они поняли, что удовлетворение собой, своим пусть маленьким, но добрым поступком стоит гораздо дороже бублика и что делать добрые дела вообще полезно для собственного здоровья.

Да и тимуровцы в то время были самыми настоящими. В семье фронтовика, например, где мать лежала в больнице, а дети сидели дома одни, они устроили елку. Зайдя к больному товарищу, который целыми днями лежал в холодной неубранной комнате без обеда, так как его мать весь день работала на заводе, они убрали комнату, принесли из дома дрова, натопили печку, купили на рынке картошку, сварили ее… В 188-й школе, в 3-м Самотечном переулке, тимуровцы устроили платный концерт в пользу детей-фронтовиков, у которых не было денег на учебу. (Обучение в восьмых – десятых классах тогда еще было платным.)

А какой первомайский вечер устроили тимуровцы и вообще учащиеся 183-й школы на Каляевской улице (только в доме 30, а не в доме 37, где находилась школа № 178) в 1943 году! Они не только инсценировали песни «Внучата Ильича», «Тимуровцы», «Жил-был зайка», но и показали несколько сцен из оперы «Пиковая дама». Особенно всем понравилась «Пасторальная» сцена, где, как вы помните, Прилепа поет: «Мой миленький дружок, любезный пастушок…», а Миловзор ей в ответ сообщает: «Я долго страсть скрывал». Успех был огромный.

На другом вечере дети показали «Весенний этюд», инсценировав дуэт Мендельсона «В долине ландыш прозвенел».

И все это происходило в промерзших, холодных школах, на полах которых днем ложились тени наклеенных на окна бумажных крестов, по вечерам горел тусклый свет, а в уборных стояли никогда не просыхающие лужи.

Проходили праздники, наступали будни голодные, как строгая диета, и серые, как асфальт. Когда какой-нибудь ученик на переменке начинал жевать, к нему обязательно кто-нибудь обращался со словами «Оставь!» или «Дай куснуть!». Чему удивляться? Дети военных и послевоенных лет привыкли к тому, что были голодны. В сохранившихся до нас протоколах педсоветов можно найти портреты некоторых из них, набросанные в нескольких словах их учителей. Вот некоторые из них: «Ученик Ляхов прибыл из деревни, отец погиб на фронте, ребенок ворует, мать способствует этому… Шатров способный, но лентяй. Родители торгуют на рынке и не обращают на него внимания… Ромюк хорошо обеспечен, принес в класс хлеб, разбрасывает его, хулиганит, уроки не учит… Либубер – второгодник. Вся семья на учете в психиатрическом кабинете. Торгует, выпрашивает хлеб. Директор дал ему ордер на пальто и валенки, и все-таки он не ходит на уроки… Ковалев не подлежит обучению. Полное отсутствие памяти. Каляник – полуголодный. Ионов и Митин – ничего не соображают по арифметике. Шариков со второй четверти перестал посещать школу из-за отсутствия обуви. Казибеев – цыган. Бросил заниматься, выступает в кабачках, пляшет, поет, ворует. Жданов – голодный, заброшенный ребенок… есть дети, которые на помойке берут очистки».

Бедность порой была действительно ужасающей. Дети ходили без перчаток и галош, отмораживая себе руки и ноги. Государство, как могло, детям помогало. Ученикам из бедных семей выдавали ордера на дешевую одежду, на галоши, валенки, пальто, ботинки, полуботинки и пр. Но и эта одежда была для некоторых слишком дорогой. Они возвращали ордера в школу. Для многих выдача ордеров казалась насмешкой. По ним предлагали одежду на пяти-шестилетних малышей. Но и выданная по размеру обувь и одежда были низкого качества и совсем не того сорта: вместо кожаной обуви давали кирзовую или парусиновую, вместо полушерстяных платьев – платья из бумажной вигони. Так что туалеты выбирать не приходилось. Ходили в школу кто во что горазд. Но как ни экономили на одежде, мальчишки любого класса носили брюки. Ходить в коротких штанишках считалось неприличным. Дети донашивали одежду родителей, старших братьев и сестер. Некоторые носили шлемы танкистов, красноармейские буденовки, вместо портфелей – офицерские полевые сумки, а то и просто перевязывали учебники и тетради ремнем. Одежду перешивали, перелицовывали, штопали, на нее ставили заплаты, ее перекрашивали.

О своих учениках, мальчишках того времени, одна из лучших учительниц Москвы Надежда Дмитриевна Покровская, преподававшая в школе № 193 на Божедомке, написала коротенькие воспоминания. По ее описаниям мы теперь можем представить себе некоторых из них. «Вот главный хулиган, Борис Медведев, – писала Покровская, – ему четырнадцать лет. Семья спекулирует, сестра легкого поведения. Как-то принес в школу фотоаппарат, „Лейку“, чтобы снять молоденькую учительницу и приделать ее головку к обнаженному женскому торсу. От него то махоркой попахивало, то водкой. Кончилось тем, что его застали за выворачиванием лампочек в бомбоубежище. В конце концов из школы его исключили… Вот жирный откормленный Бурмин, единственный сын вполне добропорядочных родителей. Мальчики бьют его смертным боем… Раздражает его откормленность, лень и распущенность. Ходит по классу, а на замечание отвечает: „А что, я ничего не делаю“. Вечно просит выйти, возвращаясь в класс, застегивает брюки, а на замечание опять отвечает: „А что я делаю?“ В четверти у него двойки. На все мольбы родителей назвать фамилии тех, кто его бьет, с гордостью отвечает: „Бурмин не мент и доносить не будет“„. Как-то один ответственный работник по фамилии Зайцев привел в эту школу своего сына и попросил принять его „для оздоровления“. Юного оболтуса отдали на перевоспитание Покровской. «Не было шалости, – писала Надежда Дмитриевна, – в которой бы не участвовал Зайцев… То мальчишки поломали учительский стол, то принесли кишку от противогаза и полили весь класс“.

Но все эти шалости носили дикий, неорганизованный характер. Положение изменилось, когда в класс поступил Леонид Пересторонин, цирковой акробат из группы Кио, «голубоглазый, на вид приятный мальчик с чубчиком и со всеми повадками циркового льва…». Все мальчишки вдруг заходили колесом, а все учебники оказались продырявленными и, как тарелки, вертелись на палках, специально принесенных в школу. Пересторонин работал в цирке в две смены и не мог готовить уроки. «Мой львенок, – отмечала Надежда Дмитриевна, – ходил в пальто реглан и в широком специфическом кепи, продолжая поражать воображение мальчиков… Не знаю, чем бы кончилось дело, если бы Кио не надумал перекочевать из Москвы в другой город».

Леня Пересторонин всю жизнь был акробатом, гастролировал по нашей стране и даже по Англии, а потом осел в Харькове. Там и затерялись его следы.

Да, разные это были люди, по-разному сложились их судьбы.

Одно бесспорно. Унесли они с собой в жизнь все то доброе, что вложила в их души Надежда Дмитриевна. На «классном часе», который проводился еженедельно, она обычно спрашивала: «А кто из вас проявил сердечность?» И не было случая, чтобы кто-нибудь из учеников не встал и не сказал, например: «Бабушка везла дрова, ей было трудно, и я ей помог», «А я спас кошку» или еще что-нибудь в этом духе.