Михаил Лебедев - Сон великого хана. Последние дни Перми Великой (сборник)

Он помолчал немного и, вертя грамоту в руках, спросил у гонца:

– Так, значит, великий хан Тохтамыш на поле брани против Тимура стоит?

– Истинно так, князь. Только река промеж них была.

– И готовился он битву затеять?

– Без битвы не отступит он. Не таков пресветлый хан, чтоб устрашиться Тимура дерзостного. На то он и пошел в страну каменных гор [3] То есть с нынешнего Кавказа. (Примеч. автора.) , чтобы встретить врага своего. Оттуда и приехал я, только сутки в Рязани прожил. Не один десяток коней загнал… Где же князь великий Василий?

– За город куда-то отбыл. Ступай, дьяче, поспрошай: не вернулся ли в Кремль княже великий? Грамота-де важная есть, доложь. Совет держать надо. А ты, князь Ашарга, следуй за дьяком, отведет он тебя в земскую избу для жилья и отдыха. Да смотри, дьяче, чтоб никто не утеснял татар; повадка эта у вас есть. Чтобы пальцем их никто не тронул. Слышишь?

– Будет исполнено, княже, – смиренно поклонился дьяк и, шепнув Ашарге: «Айда, князь!» – хотел выйти с ним из палаты.

В это время в сенях послышался какой-то шум. Раздались торопливые шаги, и в палату не вошел, а вбежал боярин Федор Константинович Добрынский, ведя кого-то за руку.

– Вот новый гонец, княже, – заговорил он, выталкивая вперед рослого молодого воина с приятным русским лицом, покрытым густым слоем загара и пота. – От князя Олега Рязанского. Послал князь Олег грамотку… вдогонку за посланцем ханским…

– Чего еще? – беспокойно спросил князь Владимир Андреевич, вскакивая с места. – Неужто о Тимуре что?

– О нем самом, княже. Вот грамотка князя Олега, изволь прочесть… Победил Тимур Тохтамыша, на Русскую землю идет… В Рязань татарин прискакал с побоища… говорит, все пропало – Тохтамыш в бегах, а Тимур за ним по пятам! Вот князь Олег и упреждает нас…

– Ах, Господи! Опять беда! – воскликнул Владимир Андреевич и, прочитав грамотку Олега, обратился к трем другим дьякам, вошедшим в палату вместе с Добрынским – Третьяк! Лобан! Пошлите вершников за князем великим… сами скачите! Немедля зовите его во дворец. Нельзя мешкать ни часу… Зовите на совет бояр ближних… А ты, Косяк, живым духом в Симонов слетай и проси владыку-митрополита. Мудр и рассудителен святитель, вникнет умом своим светлым в дело сие. Да ты каптану захвати, чтобы без замешки было.

– Слушаем, княже, – почтительно отозвались дьяки и сразу исчезли из палаты, бросившись исполнять приказание.

А бедный князь Ашарга, услышав потрясающую новость о поражении своего хана, изменился в лице, задрожал и уже не помнил, как очутился в дворцовых переходах, как сошел с крыльца, как перешел через широкий двор, и очнулся только в земской избе, куда его привели два воина по приказанию великокняжеского дьяка и бесцеремонно втолкнули в дверь.

– Пропала Орда!.. Пропал хан! – со слезами на глазах бормотал татарин, нелицемерно любивший свой народ и своего хана, и не сразу его спутники, ждавшие его в земской избе, поняли, о чем толкует ханский гонец и о чем он сокрушается, будучи еще недавно таким задорливым и смелым перед русскими.

Но недоумение их скоро разрешилось. Ашарга объяснил, в чем дело, – и непритворное горе и отчаяние овладело сердцами диких сынов степей и равнин, понимавших, какая страшная опасность угрожает их родным улусам, женам и детям при нашествии полчищ единоплеменного, но враждебного им Тимура, или Тамерлана.

Никогда великий князь московский не бражничал с такою бесшабашностью, как вечером этого дня в Сытове, накануне праздника Господня, угощаемый удалым Сытой. Мед и брага не действовали на Василия Дмитриевича, раздраженного укорами Федора-торжичанина, понесшего уже кару за свою смелость, и гостеприимный боярич вытащил из темных погребов не одну «посудину» с заморским вином, благо отец его, новгородский наместник Евстафий Сыта, имел возможность получать подобные «пития» непосредственно из рук немцев. В Новгороде в то время процветала торговля с купцами иноземных городов Любека, Риги, Дерпта, Ревеля и других, было немало голландцев, торговавших предметами роскоши, – и наместнику великокняжескому нетрудно было доставать заморские редкости, не виданные даже в самой Москве.

– Эх, други мои, – оживленно говорил Василий Дмитриевич, развеселяясь под действием крепких вин, – и пью я напиток хмельной, и в голове сильно шумит, и на сердце веселей становится, а все напиться не могу! Еще и еще надо!.. А ты, брат Сыта, насулил мне всего, когда в Сытово звал, а приехали в Сытово – ничего, кроме зелий хмельных, нет! Не годится так делать, друже!..

– Кажись, от чистого сердца угощаю. Ничего не жалею я, чтоб угодить твоей милости, княже. А ежели не хватает чего, то не прогневайся: значит, нет того во всем Сытове нашем…

– Подлинно ли нет, брат Сыта?

– Нету, государь. Если б было, не жалел бы я…

– Э, полно, друже! Не жалеешь ты, а запамятовал, верю я. А вспомни-ка, о чем ты говорил, когда звал сюда.

Боярич хлопнул себя рукою по лбу и воскликнул:

– Ах, батюшки! У меня и из головы вон. А вы, други сердечные, и не надоумите, – обратился он к Всеволожу и Белемуту, составлявшим совместно с хозяином интимную компанию великому князю. – Опалу на нас наложит государь…

– А следует! – смеялся Василий Дмитриевич, хлопая по плечу Сыту. – В другой раз неповадно будет!..

– Повинную голову меч не сечет, – промолвил Белемут, присоединяясь к хохоту великого князя. – А ты, Михайло Евстафыч, познал вину свою. Ну, и простит тебя княже великий…

– А нас и подавно! – перебил Всеволож, ездивший в Кремль по поручению Василия Дмитриевича. – Княжье милосердие что Божие терпение – долго надеяться на него можно. А вот как батюшка мой, боярин именитый Дмитрий Александрович Всеволож, на меня поглядит – не ведаю. Коли узнает он, что под праздник я бражничал, беда спине моей! Походят по ней руки батюшкины, а не то и плетка ременная…

– Не бойся, Сергей, бражничай, коли сам великий князь московский бражничает! – лихо передернул плечами Василий Дмитриевич и пополнил объемистые «достоканы» дорогим немецким вином. – Праздник сам по себе и мы сами по себе! Бери и пей, Сергей, и ты, Белемут, пей. Пейте, братцы! – крикнул Василий Дмитриевич Всеволожу и Белемуту и опрокинул в рот свой достокан. – Не все же тосковать-горевать. На все пора своя есть. А нынче тихо кругом: ни татарва, ни литва не шевелятся. Тохтамышу теперь не до нас: с Тимуром Чагатайским связался, а Витовту совестно на зятя своего оружие поднимать: все-таки свойственник как-никак!.. Нынче-то и погулять мне, а там когда еще удастся…

– Только бы Тимур Чагатайский на Русь не пошел, – осторожно заметил Белемут, выпивая свой достокан и вытирая губы. – А прочее все благо…