Леонид Гроссман - Записки д'Аршиака. Петербургская хроника 1836 года

Из-за нашей системы усиленных занятий Дюверье оставался у меня обедать, а иногда и ночевать. В тот день, выйдя к столу, мы застали за ним отца вместе с его старым другом, известным роялистом маркизом Фуассак ла Туром. Оба они были взволнованны и с большим оживлением обсуждали последние известия «Moniteur».

Я с детства знал Фуассака и привык к нему. Это был старичок с высоким блестящим лбом и длинными пушистыми волосами, покрывавшими своими серебрящимися прядями высокий ворот его синего фрака. Верный старинным модам, он перевязывал у колен тонкими шелковыми ленточками свои короткие панталоны, никогда не изменяя белому цвету чулок и серебру больших квадратных пряжек на лакированных башмаках. Яшмовая овальная табакерка с миниатюрой Марии-Антуанетты стала неизбежной принадлежностью его беседы, постоянно вращаясь средь его пальцев, неожиданно раскрываясь перед лицом его собеседника или же с треском захлопываясь в заключение гневной фразы о бонапартистах, республиканцах или дурных советниках короля.

В последнем пункте маркиз Фуассак нередко расходился с моим отцом, который был «ультра», то есть крайним роялистом, и не допускал никакой критики ни короля, ни его министров. Принадлежность к партии трона предполагала, по его мнению, безусловное одобрение всех действий верховной власти. «Только такое совершенное и беспрекословное подчинение еще может спасти Францию», – постоянно повторял он.

Маркиз же, любя политику во всех ее разнообразных проявлениях, не мог отказать себе в удовольствии критически разбираться в мероприятиях правительства. Он считал, что дурные министры были причиной наших «несчастий восемьдесят девятого года», и отстаивал право королей на личную систему правления и неограниченные полномочия.

Вот почему каждое выдающееся событие текущей политики неизменно вызывало между ними живой обмен мнений. Так было и на этот раз.

– Это неслыханно! – негодующе восклицал Фуассак, комкая газету и снова заглядывая в нее. – Свобода периодической печати отменяется, палата депутатов распускается, избирательные законы недействительны… Ведь это намеренный вызов революции!

– Король знает, что он делает, мой дорогой маркиз, и, поверьте, знает это получше нас с вами. Неужели вы думаете, что у него недостаточно войск, чтобы подавить уличные беспорядки в Париже?

– Король знает, но этого не знает Полиньяк, подсказывающий ему эти опаснейшие меры. Знаете ли вы, что журналисты подписали сегодня возмутительное воззвание, в котором осмеливаются оспаривать законность королевского правительства?

– Маршал Мармон одной батареей успокоит все парижские редакции, – невозмутимо отвечал мой отец.

– Вы шутите, виконт? Вы хотите братоубийственной бойни на улицах Парижа? Вы успели позабыть девяносто третий год?

– Это меры необходимой защиты против врагов алтаря и трона. В минуту угрозы государственному порядку они должны быть применены.

Мы с Дюверье заинтересовались этой беседой и подняли скомканный «Moniteur». Официальный отдел газеты открывался манифестом:

Мы, Карл, милостью божьей король Франции и Наварры, – всем, кто увидит настоящее, шлем поклон.

По докладу нашего совета министров мы приказали и приказываем следующее…

Мы быстро пробежали знаменитые ордонансы. Конституционная хартия действительно была грубо попрана. Старый Фуассак был прав: это звучало вызовом революции.

– Да здравствует республика! – восторженно воскликнул Дюверье.

– Ну, до республики еще далеко, – с нескрываемой строгостью заметил мой отец.

– Увы, – вздохнул Фуассак, – кажется, не так далеко, как вы полагаете. Снова повторяются непоправимые ошибки короны…

– Вы решаетесь осуждать короля, маркиз?

– Я осуждаю дурных советников монарха. Увы! Король повторяет ошибки своего несчастного брата…

И старый роялист меланхолически раскрыл свою табакерку с миниатюрой последней французской королевы…

– Напротив, – с жаром заявил отец, – я нахожу, что сегодня он начинает по-настоящему царствовать! Мы наконец слышим голос власти…

– Он призывает к государственному перевороту, к гражданской войне, к резне в Париже, – не унимался Фуассак. – Вы увидите, что все мы будем висеть на фонарях…

И портрет Марии-Антуанетты с сухим треском защелкнул табакерку.

На другой день события разрастались. Мы забросили книги и решили пройтись по революционному Парижу.

Маневрирование войск еще не препятствовало свободному движению пешеходов. Огромная толпа скоплялась на бульваре Капюсин у здания министерства иностранных дел, требуя выдачи Полиньяка. В нескольких местах были разбиты и разграблены лавки оружейников.

Первым был очищен известный магазин на улице Ришелье под вывеской:

ЛЕ-ПАЖ

Оружейник короля

Кто не знает этой подписи знаменитого мастера по гладким стволам охотничьих карабинов и граненым дулам дуэльных пистолетов? Толпа ринулась в его лавку. И вот восьмидесятилетний старец снова, как сорок лет назад, в дни первого великого восстания на Бурбонов, добровольно отдает мятежным парижанам свое оружие и заряды…

На улице Нев-Сен-Марк перед редакцией республиканского «National» выстроились отряды жандармов и взвод солдат.

Толпа густой массой окружала здание редакции, подняв головы к балкону, у перил которого с холодным и спокойным лицом стоял молодой оратор, поразивший меня своим изысканным костюмом – черным рединготом, белым жилетом и лакированными сапогами.

– Это главный редактор газеты Арман Каррель, – шепнул мне Жюль. – Любопытный характер: он республиканец из гордости и не любит уличной черни…

У Армана Карреля энергичная мужественная фигура. Он служил в войсках и сохранил военную выправку. С черным хлыстиком в руке, он напоминает молодого кавалериста. Лицо его отважно и надменно. Целая волна густых вьющихся волос поднимается над его чеканным лбом. Брови сурово сдвинуты, глаза глядят прямо и дерзко. Он напомнил мне римские бюсты в вестибюле Бурбонского лицея – Муция Сцеволу или Кая Гракха.

– Граждане! – раздавалось с балкона. – Агенты умирающего правительства, преступно нарушившего хартию, потребовали от нас сдачи наборов и типографских машин. Мы решительно отказали. Жандармы решили взломать двери редакции. Ни один ремесленник не согласился пойти на эту гнусную работу. И вот представители короля приводят к народной редакции взломщиков и воров из тюрем, с помощью которых они хотят надеть намордник на свободное мнение свободной французской нации. Ответим же им баррикадами, граждане, дадим отпор неслыханному насилию над мыслью и словом!

А пока он говорил, двери взламывались, и через широкие окна первого этажа можно было видеть, как жандармы рылись в ящиках редакции, а в соседнем типографском помещении опечатывали прессы, опустошали наборные кассы и разбрасывали свинцовые тексты.