Вячеслав Шапошников - К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе

Последним выступил Владимир Прошин. Михаил любил слушать его, всегда неторопливого, степенного, не чуждого некоторой философичности.

— Хорошо, что и мы тоже начинаем пробуждаться от векового нашего сна под гнетом барского, поповского и царского рабства, — звучал среди сосен его глуховатый голос. — Начинаем, я говорю, пробуждаться, и это уже есть часть, внесенная русскими работниками в общий прогресс. Да ведь, товарищи, сразу ничего не делается в мире, а все совершается по определенным законам природы. И человеческий гений не может объять все сразу, все предугадать, а постепенно узнает святую истину. Ему всегда приходятся на долю самые трудные работы во все века человеческой жизни — будить сознание в самом человечестве и двигать его на пути истинного прогресса и счастья. Конечно, товарищи, это счастье достается всегда нелегко, оно очень дорого стоит для самого человечества. То же мы видим и у наших братьев, западных рабочих… — Воздав должное борьбе западных пролетариев, Владимир в завершение сказал: — Будем, друзья, бороться за истину, не отступим шага назад до самой своей смертной агонии, за правду, за равенство, братство, свободу! Будемте учиться объединяться сами и, товарищи, будемте организовываться в сильную партию! Будемте, братья, сеять это великое семя с восхода до захода солнца во всех уголках нашей Русской земли.

После речей все разбились на группы и, расположившись по поляне, на зеленой молодой траве, продолжили свой праздник. Закончился он уже к вечеру. Расходились небольшими компаниями, переполненные радостным настроением.

В тот же вечер многие участники маевки снова собрались на квартире Егора Климанова. Людям как будто не хватило их праздничного дня…

В конце мая Михаил защитил дипломный проект, сдал последние экзамены. Институт наконец-то был окончен. Поездку на родину, за дипломом, он решил совместить с поездками по делам организации в другие города и с подысканием в них какой-нибудь подходящей работы для себя. Ему хотелось устроиться в Москве. Михаил не исключал возможности обосноваться и в каком-либо другом крупном промышленном городе.

Из Москвы он предполагал наведаться сначала в Тулу. Еще зимой было получено письмо от высланных туда рабочих Буянова и Руделева, с которыми организация старалась не порывать. Было решено: не оставлять без связи высылаемых из Петербурга рабочих. Буянов и Руделев в письме просили послать к ним кого-нибудь из пропагандистов-интеллигентов для организации в Туле рабочих кружков, просили они и о том, чтобы им прислали подходящую для занятий с рабочими литературу. Поехать в Тулу в то время было некому, организация только-только начинала укрепляться после летнего разгрома. Решили послать одного из путиловских рабочих, старого знакомого туляков, снабдив его письмом и инструкцией. Письмо написали теплое, ободряющее, в нем говорилось, между прочим, и о том, что высылка не пройдет для рабочего движения бесследно, поскольку высланные будут продолжать свое святое дело по примеру германских социал-демократов, которых при Исключительном законе рассылали по всей Германии, и они, таким образом, повсюду распространяли идеи социализма, так что затем по всей стране появились рабочие организации.

Та первоначальная связь с Тулой и подала мысль — связать петербургскую организацию с организациями других городов.

С рабочими Москвы у организации не было никаких связей, но в Москве была группа студентов, правда не совсем еще определенного направления, от которой в Петербург весной приезжал студент Московского университета Петр Кашинский; Михаил намеревался связаться с этой группой. Для связей же с рабочими в Москву решено было послать ткача Федора Афанасьева, который предполагал поступить на одну из московских фабрик и там развернуть пропаганду среди рабочих. В Москву он уехал вскоре после первомайское маевки.

Кроме Москвы и Тулы Михаил должен был посетить Нижний Новгород, куда выслали Леонида Красина.

В конце июня Михаил уехал из Петербурга, передав представительство в Центральном рабочем кружке Вацлаву Цивиньскому.

В Москве он встретился с Федором Афанасьевым. Тот хотя и успел познакомиться с некоторыми рабочими, однако до создания кружка было еще далеко.

Кашинского в ото время в Москве не оказалось, так что, почти не задержавшись там, Михаил уехал в Тулу, где встретился с Николаем Руделевым. Василий Буянов, тоже высланный в этот город, отстранился от дел организации. Правда, вокруг Руделева сгруппировалось несколько здешних рабочих. Однако настоящей организованности у этой, совсем еще небольшой, группы не было. К тому же и атмосфера вокруг нее была народовольческая. Одному Руделеву, как руководителю группы, приходилось трудно. Михаил решил вызвать ему на помошь Гавриила Мефодиева из Ревеля, где тот после высылки из Петербурга оказался в полной оторванности от организации.

В Нижнем, у Красина, дела шли тоже не так, как хотелось бы. Несколько знакомых в земстве, несколько встреч с тамошними интеллигентскими кружками явно народнического толка. Связей с рабочими ему завести не удалось. Михаил условился с ним, что пришлет в Нижний кого-нибудь из рабочих после своего возвращения в Петербург из поездки на родину. От Красина узнал, что в конце мая из Москвы приезжал Кашинский, пробыл там около месяца и уехал оттуда в Киев, к брату, до конца лета. Михаил решил, что повидается с ним, когда, в сентябре будет возвращаться через Москву в Петербург из поездки на родину.

Михаил вроде бы и не заметил, как прошло это лето. Прожил его не гостем-беззаботником. Две недели занимался вдовьим хозяйством старшей сестры — в Урупе: и плотничал, и столярничал, и шорничал… Потом, вернувшись в Сторожевую, помогал старикам родителям (то на жнитве и молотьбе, то в саду и винограднике…).

Во второй половине августа со стороны Кавказского хребта натащило туч, прошли проливные дожди. Вся округа зазеленела, как будто заново. Словно бы помолодели деревья, поднялась по лугам бархатистая густая отава, зажелтели ярко, уже по-осеннему, заросли низкорослой львиной пасти, распустились круглые и плоские цветы — голубого цикория…

Подошла пора прощания со Сторожевой. Михаил чувствовал это уходящее лето как свое последнее лето на воле, как последнее лето своей молодости, которое судьба милостиво позволила ему прожить в родных местах. Есть, всегда есть предел везению, сопутствующему порой человеку, и приближенно этого предела человек ощущает заранее, особенно это остро тогда, когда сам живет словно бы на острие…

Родителям захотелось проводить Михаила до Баталпашинска. Нашли повод — первый после жнитва базар, на который в Баталпашинск всегда съезжается особенно много пароду. Обычно казаки Сторожевой, да и других станиц, отправляются на этот базар целыми обозами.