Александр Чеберяк - Русы

И грустно стало на сердце Ольги. Родной сын, опора ее, не слушает. А без него ни воины, ни чернь – никто не пойдет в веру Христову. Да и бояре засумневаются – погудят, погалдят, да и уйдут на капище, давать новые жертвы старым богам. Непонятно и дико все это пока для народа, старые боги привычней, роднее. Да – ломать старое тяжело. Но княгиня упорна и, покрестившись, она поняла – нет у Руси дороги иной. Ладно, вода камень точит. Стоя там, в далеком Византийском храме, где она заглянула в пронзительный лик спасителя, Ольга увидела будущее – зачахнет Русь в своем капище. Так и будут над ней смеяться, называя варварами, так и будут презрительно кривиться, услышав, что русы кровью кормят своих богов. Она задумалась – и взгляд устремился вдаль, сквозь стены и время. Что на уме у сына, который день и ночь возится со своей дружиной и грезит о новых походах?

– Иди, княже, иди, – она подошла и поцеловала его в лоб. Святослав развернулся и стремительно вышел.

«Торопится, все охватить хочет. Барс, чисто барс» – печально смотря ему вслед, подумала Ольга. Все опять делать самой – дань, законы, устои. Только князь соберется, уведет дружину в походы. Это она знает точно. По его неугомонному характеру, по притаившейся в глубине его голубых глаз беспокойной энергии, что плещется буйно, словно Хазарское море.

– И все-таки – что он надумал? – Вслух прошептала княгиня.

Князь вышел, воровато оглянулся – Не идет ли вслед матушка? – и юркнул в низкую дверь.

– Святослав! – Взвизгнула красивая юная девушка.

– Малуша! – Растаял в улыбке князь, и его вечно хмурое лицо посветлело. И до чего же правда она хороша – большие глаза, носик, чуть вздернутый, губы, влажные, пухлые. И тугая коса до пояса – всем люба князю Малуша. Да вот беда – ключница она великой княгини, просто ключница. И не пара князю – как ни крути. И любились они скрытно, греховно. Князю-то что, а Малуше… Плакала девка ночами, закусив кулак, чтоб не слышали. А если княгиня прознает, и князю достанется, и ей. Хотя князю опять что – пожурит сына, и все.

– Любонька, – Святослав гладил ей волосы и целовал.

– Страшно мне, княже, страшно, – задышала жарко ему в лицо.

– Со мной – и страшно? – Усмехнулся князь.

– У тебя жена есть, и наложницы. А я кто? – Отвернулась Малуша и всхлипнула.

Ну вот – бабы все одинаковы! Все и всегда – слезы, страхи и пустое.

– Ну-ну, – Святослав поцеловал ее в губы, точно обжег. И Малуша поплыла, забыв сразу страхи, и оттаяла воском в сильных руках. И сама впилась ему в губы – до боли, аж зубы стукнулись.

– Ночью приду, – как вор, озираясь, прошептал князь, выходя в дверь.

И Малуша, счастливая, с брызнувшим на щеки румянцем, сладко вздохнула и стала ждать. Быстрей бы вся челядь угомонилась, быстрей бы услышать его медвежьи неуклюжие шаги.

Вот и он, стук в дверь. Малуша в исподнем распахнула – князь схватил ее, поднял и понес на кровать. Бросил, стянул одежду – Малуша стыдливо отвернулась. Сколько ночей вместе – а она все стеснялась. Святослав, смеясь одними глазами, залюбовался. Ох – бела телом, и налита соками, словно яблоко спелое. Груди, туго-сочные, упруго качнулись острыми сосками, ждущие жадного рта Святослава. Князь лег на нее, придавив – Малуша закрыла глаза, впуская его в себя. И с каждым новым толчком Святослава, когда он вбивал себя, сильно и резко, ее страхи таяли, а вместо них приходило счастье. Князь, могучий и смелый, на ней, доставляет радость – что еще нужно бабе? И Малуша, разойдясь, хватала его в капкан ног и не отпускала. Всегда бы так лежать, заполненной им! И позже, когда они отдохнули, она, осмелев, забиралась сверху. И скакала на удивленном князе, запрокинув голову; и ее вспотевшие круглые яблоки прыгали вместе с ней. Потом рухала на него, горяче-душистая – раздутые груди плющились о каменную грудь Святослава. А она лежала, неровно дыша, дрожа разведенными бедрами.

– Ты правда меня любишь? – Спросила растрепанная Малуша спустя время, когда они отдышались. И заглянула в глаза доверчиво.

– Правда, – сонно ответил князь.

– А жену свою, Предславу?

– Сама ж знаешь – матушка мне ее в жены сосватала, – Святослав привстал с кровати.

– А наложниц своих любишь? – Не отставала Малуша.

– Чуть-чуть, а тебя – больше всех, – князь зевнул, встряхивая головой. Так закрутились с Малушой, так разнежились – а уже вон, утро.

– Ладно, княже, ты такой, как есть. Мой и не мой. И никогда моим не будешь. По роду своему и характеру.

– Малуш, ты чего, а? – Князь присмотрелся к ней.

– Ничего, Святослав. Тяжела я от тебя.

– Роди сына – мне воины надобны, – Святослав оделся, оправился.

– А ежели дочь?

Он уже не слышал – скрипнула дверь. Малуша вздохнула – как, как все сказать великой княгине? Ему-то, оболтусу, что – ушел в поход, привез новых наложниц. Испокон веку так было. Будет и сейчас, да не в наложницах дело. Ребенок родится княжий, а вроде и нет, вроде робобич, потому как она-то ключница. И за страсть их грешную расплачиваться ему, ее чаду. Едким шепотом толпы в спину, пренебрежением знати, насмешкой братьев, сынов законных. Так она не заснула, так все и тонула в хлопотных бабьих мыслях. Кручинилась, дура, не зная, что родит князя великого. И будет он, сын холопки Малуши и Святослава, править всей Русью. И породнится с самой Византией, мечом добыв царственную жену.

Летело время, бежало – старые становились седей и согбенней, а юные – усатей да широкоплечей. Летело время – Руси на пользу. Милосердные боги знали, что надо еще чуть-чуть, немного, дать покоя русам, не тревожа их войнами. И войны обошли ее стороной, как степной изменчивый ветер. Рубилась Хазария с арабами, деля земли. Грызлась Византия, толкаясь с германцами и присмиряя данников. Грабили печенеги, просачиваясь в Каспийский проход. Грабили, пока не ловили их и сажали на кол. Только юная Русь, наливаясь соками, понемногу слезала с печи, чтобы взять свое

За столом сидели трое. Те, кто решали все.

– Княже, первое дело – каганат подвинуть. Все им дань платят – вятичи, поляне, касоги, язиги, аланы. Да спавянских племен еще тьма. Купцы, караваны – все мимо него идут. Мышь не проскочит мимо Хазарии, не заплативши. Со всех сторон нас обложили, – воевода Свенельд стукнул по столу. – И есть чего брать с каганата, е-е-есть.

– Сам так разумею, – князь кивнул. – Каганат как удавка на шее.

– И он с каждым днем становится все сильней. – Кашлянул в кулак Асмуд. – Ежели сейчас его не остановить – туго нам, княже, придется.

– Мыслю я так, – сказал князь, и по голосу воеводы поняли, что их совета боле не спрашивают, а объявляют свою волю. – Тесно на земле нам двоим. Тесно. Берем дружину, Свенельд, и идем к славянским народам, что есть данники Каганата. Чую я, – усмехнулся князь, – не любо ярмо им Хазарское. Ты, Асмуд, идешь с малой дружиной к полянам, древлянам, кривичам. И говоришь от имени князя Киевского. Ты, Свенельд, идешь с малой дружиной к дреговичам, уличам, тиверцам, северянам.