Конрад Мейер - Георг Енач

– Но какой ты стал тонкий дипломат! – рассмеялся Георг и добавил: – Жарко, вон там овин… Не привязать ли наших мулов в тени, а? И ты преклонил бы свою мудрую голову на стог сена… Идет?

Вазер согласился, и через несколько минут они оба растянулись на душистом ложе и тотчас уснули.

Когда Вазер проснулся, Енач стоял перед ним и насмешливо смотрел на него.

– Ну, милый мой, какая у тебя уморительная, восторженная физиономия была во сне… Говори, что тебе снилось? Твоя зазноба?

– Ты хочешь сказать, моя глубокочтимая невеста? Это было бы вполне естественно… Но мне и в самом деле приснился удивительный сон…

– Догадываюсь, тебе снилось, что ты цюрихский бургомистр?..

– Почти что так… – ответил Вазер, сосредоточенно вспоминая свой сон. – Я читал в ратуше доклад о политическом положении в Граубюндене и значении крепости Фуэнте. Когда я кончил, сидевший неподалеку от меня член магистрата обратился ко мне и сказал: «Я вполне разделяю мнение почтенного господина бургомистра…» Я оглянулся на все стороны, но бургомистра не было: я сидел на его месте с цепью на шее.

– И мне тоже снился странный сон, – сказал Енач. – Ты слышал, быть может, что в Куре сейчас находится один венгерский астролог и хиромант. Когда я ездил в последний раз на заседание синода, я однажды ночью разговорился с этим астрологом…

– Астрология, какой ужас! Ты, духовное лицо!.. – воскликнул Вазер. – Да ведь она отрицает свободу человеческой воли, основу всякого нравственного чувства… Я решительный сторонник человеческой свободы…

– Это очень благородно с твоей стороны… – невозмутимо продолжал Георг. – Но, между прочим, ничего определенного у этого чародея узнать не удалось. Одно из двух: или он не знает ничего, или не решался быть со мной откровенным, опасаясь, быть может, что я выдам его… И вот сейчас я видел его во сне. Я приставил к его горлу нож и потребовал, чтобы он открыл мне мое будущее. Тогда он решился и с торжественными словами: «Вот твоя судьба!» – отдернул занавес со своего волшебного зеркала. Сначала я видел только светлую гладь озера, а потом разглядел обросшую зеленью ограду, на которой сидел тихий и бледный герцог Роган с картой Граубюндена на коленях.

Друзья, спокойно разговаривая, выехали опять на широкую дорогу, шедшую вверх в Вальтеллину. Вскоре они увидели перед собою светлый замок и стены Морбеньо.

– Браво, тебе везет! – воскликнул Енач. – Сейчас познакомишься с удивительным человеком, отцом Панкратием. Вот он едет… Лет десять назад он был монахом капуцинского монастыря, духовником в женском монастыре в Казисе. Если бы все наши капуцины были такими славными граубюнденцами, как этот, и такими остроумными собеседниками, никто их не трогал бы… Монастырь его мы упразднили. С тех пор он живет в каком-то монашеском ордене на озере Комо, ведет бродячую жизнь, читает проповеди и собирает пожертвования для бедных…

– Я его знаю немного, – ответил Вазер. – В прошедшем году он собирал в Цюрихе пожертвования в пользу обедневших жителей, спасшихся из разрушенного горным обвалом Плурса, причем всюду подчеркивал, что в таких несчастных случаях должны быть забыты всякие религиозные различия и люди должны, как настоящие братья-христиане, протягивать друг другу руку помощи… Но вскоре после того мне попалась на глаза его брошюрка, в которой он, к моей досаде и изумлению, грубо доказывал, что горный обвал был предостережением свыше, карой Божией за снисходительное отношение к ереси… Ведь это же прямо преступная двуличность!

– Ну и что, разве можно поставить это в укор капуцину, да еще вдобавок практичному человеку! – ответил Георг, смеясь. – Вот, узнал меня и пустил своего ослика рысью…

Капуцин так быстро погнал своего ослика, который кроме своего всадника нес на себе еще две полные корзины, что на дороге взвился столб пыли. Но веселого приветствия, которого ждал Вазер, не последовало.

Панкратий подался вперед своим коротким туловищем, правою рукою делая им знаки, чтобы они повернули обратно. Наконец он подъехал к ним вплотную и заговорил:

– Поворачивай назад, Енач! В Морбеньо тебе нельзя…

– Это что значит? – спокойно спросил Георг.

– Несчастье! – ответил Панкратий. – В Вальтеллине знамения и чудеса… В народе паника… Одни молятся по церквам, другие заряжают ружья и точат ножи. Тебе нельзя показаться в Морбеньо… И домой не возвращайся, поверни мула обратно и беги в Киавенну…

– Что? И оставить жену на произвол судьбы? И не предупредить друзей? – возмутился Енач. – Ни Александра, ни моего верного Фауша? Только не это! Я вернусь домой через Адду, а в Морбеньо, так и быть уж, не поеду… Мой товарищ, Генрих Вазер из Цюриха, не пугливого десятка… И ты, Панкратий, уж сделаешь мне одолжение и поедешь с нами… Ты переночуешь у меня. Мои прихожане не такие уже безбожники, они не посмеют осквернить рясу францисканского монаха.

Монах, подумав немного, согласился.

– Была не была, – сказал он, – сегодня я твой защитник, в другой раз ты за меня вступишься…

И они быстрой рысью поехали в Бербенн.

Вазеру мало улыбалась перспектива новых необычайных приключений, но он не показывал вида, что устал уже от неожиданностей, и в то же время считал для себя долгом чести оправдать похвалу Георга и доказать свою храбрость.

В воздухе стлался мирный вечерний благовест, когда они подъезжали к пасторскому дому в Бербенне. Под низкими сводами ворот, поросшими вьющейся зеленью, стоял широкоплечий серьезный человек небольшого роста с выразительным лицом и задумчиво и внимательно вертел в руках свою шляпу. Он поворачивал ее во все стороны, разглядывая ее на свет. Это была черная войлочная шляпа с высоким донышком.

– Фауш, что это ты так глубокомысленно изучаешь? – крикнул ему Енач. – Что случилось с твоей шляпой? Никак дно продырявлено? Что это, рупор из нее хочешь сделать, чтобы усилить впечатление от своего баса?

Маленький человек озабоченно ответил:

– Да ты погляди на эту дыру, Енач. Края обожжены, видишь? Шляпа прострелена насквозь пулей, которой угодил в меня один из твоих односельчан, когда я спускался сюда виноградниками. Пуля, конечно, предназначалась тебе. Из-за стен видна была лишь моя голова, а головы наши, как тебе известно, схожи как две капли воды… Черт побери, – добавил он с сердцем, – сложу с себя священный сан… Очень уже неравны наши силы. Нам разрешается одно лишь оружие – духовное, а плоть нашу враги наши могут калечить и кромсать железом и свинцом!..

– Помни обет, который ты дал, Фауш, сын мой, проповедовать Евангелие usque ad martyrium (до мученичества)… – раздался глухой голос со скамьи, стоявшей в тени зеленого навеса.

За столиком сидел прямой седой старик. Прекрасная Люция наливала ему вина в стакан, но, едва завидев мужа, она бросилась к нему и прижалась к нему, бледная и испуганная, словно искала на его груди защиты от томившей ее тревоги.