Александр Антонов - Великий государь

Филарет знал, что родом Романовых и во время правления Лжедмитрия не было совершено никаких черных дел против царя и России. И потому он вскоре забыл о своих первоначальных волнениях. Но жизнь в столице текла бурно и что ни день приносила новые огорчения, новые тревожные вести. Спустя несколько дней после приезда Филарета пришел к нему брат Иван с новиной, кою добыл, как он сказал, от верных людей. Сказано было ему, что царь Василий собирал московских архиереев, и на том совете шел разговор о патриархе. Он же отстранил от патриаршества неугодного ему Игнатия Грека. «Мне не нужен духовник, который служил самозванцу, – заявил при этом царь. – Потому ищите достойного». И были названы на том совете лишь два имени: митрополита Казанского Гермогена и митрополита Ростовского Филарета.

– Да сказывали, что твое имя, братец, назвал сам царь, – частил Иван. – Дивно. Да ты-то что думаешь по сему поводу?

Филарету тоже показалось все произошедшее в Кремле дивным. Выходило, что Шуйский сделал попытку примирения с Романовыми. Удивился, да не поверил, что желание Шуйского видеть на престоле церкви его, Филарета, есть искреннее. Царь Василий был больше хитрый, чем умный. И как позже выяснилось, он лишь заигрывал с Филаретом, дабы усыпить свою совесть. Помнил пока царь Василий, что многим обязан своему восшествию на престол Филарету Романову. Быть бы ему в ссылке, ежели бы Филарет не вмешался в его судьбу. Но еще больше Шуйский был обязан митрополиту Казанскому Гермогену. Царю надо было благодарить Бога за то, что по его милости Гермоген отвел руку самозванца с топором, занесенным над Василием Шуйским.

Может, царь Василий все-таки хотел отблагодарить прежде его, Филарета, рассуждал митрополит. И возражал себе: как мог Шуйский советовать архиереям возвести на престол церкви Филарета, ежели он не мог стать духовным отцом государя по своим внутренним убеждениям, о которых царь Василий знал. И потому Филарет счел окончательно движение царя Василия всего лишь игрой в примирение. А Филарет не хотел принимать участия в этой игре. Знал он, что Шуйский не исполнит обетов не карать без вины, и потому остерегался дать ему повод для опалы. Он пребывал в Москве без службы, без дел, не появлялся ни в Кремле, ни в городе и утешался воспитанием сына Михаила, проводил с любознательным десятилетним отроком полные дни, пытался избавиться от душевного расстройства, возникшего с возвращением из ссылки бывшей жены Ксении, а ныне инокини Марфы. Схима разлучила их. Марфа отнеслась к этому покорно и стойко и не проявляла никакого желания возобновить супружескую жизнь. Филарет понимал ее, ни в чем не принуждал, но душевные страдания его порою становились нестерпимы. Он казнил себя за свой характер, за свои чувства, но ничего не мог с собой поделать, потому как Ксения оставалась ему желанной. И потому стал жалеть, что так легко поддался уговорам и покинул Ростов Великий, с нетерпением ждал тот час, когда мог бы вернуться туда.

Ждать исхода задуманной хитрой игры царем Василием Филарету пришлось недолго. По державе поползли слухи, что царь Дмитрий не был убит, что по воле Всевышнего он был спасен, а убит был человек лишь похожий на него. Дабы пресечь эти слухи, царь Василий принял меры для их опровержения. Он призвал в Кремль мать Дмитрия, царицу Марию Нагих, а ныне инокиню, и повелел ей принародно признаться, что ее сын убит девятилетним отроком и что Лжедмитрия она признала за сына подневольно. Еще царь нашел монаха Варлаама, который в свое время общался с Григорием Отрепьевым и повелел ему:

– Все опиши в признании и будешь читать всюду с папертей церквей и соборов.

И Варлаам написал извет, в коем доказывал тождество Лжедмитрия с Гришкой Отрепьевым. Но о том, что сам Варлаам шел почти до Киева с царевичем Дмитрием, он умолчал.

Признания Варлаама и свидетельства Марии Нагих о Лжедмитрии царю Василию оказалось мало. Тут-то и завершилась игра царя Василия с митрополитом Филаретом. Царь позвал митрополита во дворец. В разговоре с ним был ласков, обходителен. Много спрашивал о том, как жил в изгнании да как устроился в Москве. И со слезой в голосе отметил:

– Да вижу, владыко, в унынии пребываешь.

– Печалуюсь от расстройства жизни, – неопределенно ответил Филарет.

Он вел себя сдержанно. Удивился тому, как за прошедшие несколько лет, что не видел Василия, тот неузнаваемо изменился. Он стал еще ниже ростом, совсем облысел и глазами вовсе плох был. Но в хитрости преуспевал. И походя пускал ее в оборот.

– Ты уж не обессудь, владыко Филарет, что не добился тебе патриаршества. Иереи заартачились. С чего бы? Да ты их знаешь. Им больше мил Казанский митрополит. Но я еще постою за тебя, – утешал царь.

Филарет ответил Василию учтиво:

– Я благодарен Всевышнему, что он не оставляет меня милостями.

– Ну коль так, то и мне легче, – вздохнул царь. – А позвал я тебя, дабы исполнил мою просьбу. Возьми кого тебе нужно и сходи в Углич. Там достань мощи царевича Дмитрия, привези их в Москву. А пока ходишь, я поборюсь с иереями: токмо тебя вижу патриархом и моим духовным отцом.

Филарету в эти минуты было стыдно за государя. Он страдал оттого, что в каждом слове Василия сквозила ложь, изворотливость. И потому поспешил откланяться:

– Я исполню твою волю государь, привезу мощи отрока, убитого в Угличе. А потому не мешкая уезжаю. – И, считая, что во дворце ему больше делать нечего, покинул еще резко пропитанные смоляным духом новые дворцовые палаты царя Шуйского.

Филарет умел действовать быстро и без суеты. Он взял себе в помощь князя Ивана Катырева-Ростовского, двух священнослужителей из Кремля, еще церковных служек троих, своих холопов с подворья несколько, и на другой день карета и пять возков укатили из Москвы. Путь в Углич был хорошо проторен. И на третий день посланцы Москвы прибыли в вотчину князей Нагих.

Углич в эти годы являл жалкое зрелище. Жизнь здесь, казалось, вымерла. Редкие горожане ходили словно ночные тени, не поднимая к солнцу глаза. Торговли не было, никто не строился, не занимался ремеслами. Трагедия пятнадцатилетней давности все еще давала себя знать.

Унылая жизнь в Угличе не располагала к долгому пребыванию в нем. Филарет собрал в храм угличских священников, пригласил губного старосту, и в их присутствии услужители собора изъяли гроб с мощами отрока, убитого на крыльце княжеского дворца. Филарет заведомо знал, что в домовине лежат мощи не царевича Дмитрия, а иного отрока. Он велел вскрыть гроб и утвердился в этом еще раз. В истлевшей руке убиенного сохранились лесные орешки, коих у царевича Дмитрия не могло быть по той причине, что в тот роковой день он вернулся с богослужения и в руке держал просвирку. Об этом Федору рассказывала кормилица Ирина перед тем, как ее взяли на пытки.