Николай Казанцев - Против течения. Том 1

– Отчего же плохо? Семена украли, недосмотрел, бестия? – грозно вопрошал боярин, остановясь перед старостой.

– Никак нет, боярин, как перед Богом не виноваты, – отвечал Шишига, – ноне везде плохи хлеба, хоть у кого изволь спросить. Вон у князя, уж на что были прежде хлеба, а ноне и у него плохи.

– Мне князь не указ, – с сердцем отвечал боярин, – он выкрест [21] Выкрест – лицо, принадлежавшее по рождению к другой вере, но крестившееся в православие. и, почитай, не христианин, ему бы только охота да лошади да еще… – Боярин прервал речь и продолжал: – А я не таков, я везде и во всем люблю порядок. Так ты не суй мне своим князем.

– Как угодно твоей милости.

– А вот завтра молебствие сделать по всем полям, и если я завтра увижу, что крестьянские хлеба лучше моих, тогда берегись. А Митяй здесь?

– Он давно ждет на крыльце.

– Ступай с глаз моих и позови его.

По случаю доклада о плохих всходах боярин был не в духе. Вошел известный нам Митяй и, отвесив низкий поклон боярину, стал у дверей.

– Оброк принес?

– Принес, боярин, половину, другую не собрал, немного обожди.

– Как! Я велел весь! – в сердцах крикнул боярин.

– Да все, вишь, не в собранье, половину-то я принес. – И Митяй вытащил из-за пазухи кафтана узелок и подал боярину.

– Негодяй, – крикнул боярин, – на что ты поставлен, какой ты староста, когда третью неделю не можешь собрать оброка! Я тебя сменю и велю наказать.

– Прости, кормилец, через неделю все сполна доставим. – И Митяй повалился в ноги.

– Подай узел сюда, а через неделю чтобы все было готово. Слышишь? Вставай! – И боярин ткнул Митяя ногой.

– Спасибо, кормилец, как не слыхать, – бормотал Митяй, вставая.

– А то береги свою шкуру, коли недоимщиков будешь беречь.

– Вестимо, так.

Боярин сел к столу, пересчитал серебряные и медные монеты и сказал:

– Тут не все.

– За тех, боярин, кои в бегах, – нетути, за три семьи.

– Ага! А кто им велел бегать? Именье есть – продай, а нет – пусть миром заплатят: зачем не смотрели. Пошел!

Митяй вышел. «Вот добрый боярин, – говорил он сам с собой, – хоть покричал, поругал, а сроку все же дал. Однако, – продолжал он, подходя к воротам, – недоимку-то надо крепко выбивать через неделю, а то он, пожалуй, меня того…»

В деловую избу боярина вошел дворецкий Федор и поклонился боярину.

– Ну, что у тебя?

– Да Андрей Степаныч приехал, просил, не примешь ли его, боярин, ему до тебя дело есть.

– Ну, ладно, пусть придет, а еще что?

– Еще в табуне неблагополучно, боярин, – отвечал дворецкий, почесав за ухом.

– Что?

– Да пара коней пропала, подпаски-то сейчас на дворе воют, а пастух-то Сидор утек.

– Куда?

– Неведомо, с обеда, говорят, утек; подпаски сказывали, как на водопое хватился, что нет коней, так и утек.

– Розыск послал?

– Нет, как твоя милость велит.

– Вот что велит моя милость, – сказал боярин, ткнув в зубы дворецкому, – действуй, лови, ищи, а не беспокой изо всякой малости, изо всякого Сидора.

Дворецкий мгновенно исчез.

– Ну, уж денек сегодня вышел! Неприятность за неприятностью, – сказал боярин, садясь на лавку. – Вот и этот куманек-то, Липин, чай, пришел клянчить чего-нибудь, – молвил боярин сам себе.

Вошел человек небольшого роста, средних лет, с сильно загорелым лицом. С первого раза трудно было определить, кто это: барин или мужик. Одежда была небогатая, но чистая; кафтан и ферязь походили на боярские, а на ногах были большие крестьянские сапоги. Большая русая борода была расчесана, и волосы приглажены на голове, но грубые заскорузлые руки показывали, что ему знакомы черные полевые работы. Это был бедный дворянин Липин, близкий сосед боярина. Он назывался однодворцем, потому что у него был один только двор – его собственный, в котором жил он со своей семьей и несколькими дворовыми холопами. Он низко поклонился боярину и стал, отойдя несколько шагов от дверей.

– А, Андрей Степаныч, давненько тебя не видать, – сказал важным покровительственным голосом боярин, едва кивнув головой на поклон Липина. – Садись, братец, – добавил он, указывая на лавку против себя.

Липин нерешительно подошел к лавке и сел на нее.

– Все дела по хозяйству, – отвечал он, – ведь я сам, боярин, с холопами заодно работаю.

– Как быть-то, Андрей Степаныч, не всем старцам в игумнах быть, надо кому-нибудь и строителем пожить, – ласково сказал боярин. – Ну что, как поживаете, что старуха твоя? Что моя крестница?

– Покорно благодарю за память, боярин, старуха моя и твоя крестница, Маша, прислали низкий поклон тебе, боярин.

– Свадьба скоро у вас?

– Хотели было поскорее, да в мае-то свадьбу играть не доводится, так отложили: после Петрова дня, видно, будет.

– Что, Маша-то, чай, приданое готовит?

– Собираются кой-как со старухой.

– А ведь жених-то молодец у крестницы-то.

– Нечего Бога гневить, недурен, одно не хорошо: тяжба, говорят, у него. Как бы чего не было! Спрашивал я у него: ничего, говорит, не будет; именье, говорит, мое, а не Сомова.

– Ничего, Андрей Степаныч, барыней заживет Маша.

– А я к твоей милости, боярин, за делом, – засуетился Липин, вставая.

– Дело делом, а прежде, по русскому обычаю, выпей и закуси. – И боярин наполнил кубок медом.

Липин нерешительно подошел к столу, взял кубок, перекрестился на иконы и сказал:

– Сто лет жить и здравствовать тебе, боярин, и твоему семейству. – Выпив кубок, Липин вновь поклонился.

– Ну, теперь потолкуем о деле, – сказал боярин, садясь вновь на лавку.

– Да вот что, боярин, как говорится, стыдно сказать, да грех утаить, я не то что в обиду твоей милости что сказать, а милости твоей пришел просить. Ишь, какое дельце-то вышло: пастухи твои не знай проспали, не знай проиграли да и потравили у меня два загона овса. Как есть в лоск положили, – грустно заключил Липин.

– Да ведь хлеб-от плох, чай, был?

– Оно, конечно, плох, да все же твоей милости доложить надо.

– Разумеется, – важно сказал боярин. Потом, взяв палочку, ударил ею по серебряной дощечке.

– Позвать дворецкого, – сказал боярин вошедшему слуге.

Через три минуты является дворецкий.

– Пастуха Еремку и подпасков завтра же поутру наказать, а Андрею Степановичу отпустить пятьдесят мер овса из семенного и завтра же отправить к нему на хутор.

– Спасибо, боярин, – чуть не крикнул Липин, вскакивая с лавки. – Дай Бог тебе добра и всякого благополучия. Прости, что обеспокоил твою милость.

– Всякому своего жаль, – отвечал боярин, – я не даю потачки озорникам и в обиду никого не дам. Ну, до свидания. Если случится какое дело или просьба – заходи.

– Много доволен, боярин, твоей милостью, – сказал Липин и, отвесив низкий поклон, вышел из избы.

По уходе Липина боярин прошелся раза три по комнате и пошел в столовую избу, где его ждали ужинать.