Джайлс Литтон Стрэчи - Королева Виктория

Новая королева была практически неизвестна своим подданным. Во время ее публичных появлений главенствующее положение неизменно занимала мать. Личная жизнь Виктории скорее походила на жизнь монастырской послушницы: лишь изредка ей доводилось общаться с людьми из внешнего мира, и ни одно человеческое существо, за исключением матери и баронессы Лейзен, никогда не оставалось с нею наедине. Таким образом, не только широкая публика ничего о ней не знала, но и сановники, чиновники и благородные леди находились в равном неведении. Когда же она наконец вышла из этого укрытия, произведенное впечатление было мгновенным и неизгладимым. Ее поведение на первом совете вызвало у собравшихся изумление и восхищение; герцог Веллингтонский, сэр Роберт Пиль, дикарь Крокер и даже холодный и едкий Гревиль – все были поражены. Рассказы о ее последующих деяниях носят все тот же оттенок счастливого предзнаменования. Ее разум был быстрым, решения – мудрыми, высказывания – тактичными; она исполняла королевские обязанности с величайшим мастерством. Это подняло в обществе великую волну энтузиазма. В моду тогда входили сентиментальность и романтика; вид проезжающей по столице маленькой девушки-королевы, невинной, скромной, со светлыми волосами и розовыми щеками, наполнял сердца наблюдателей восторженной преданностью. И что в первую очередь всех поражало, так это контраст между королевой Викторией и ее дядями. Отвратительные старики, самовлюбленные и эгоистичные, эксцентричные и странные, с их постоянными долгами, неприятностями и скверной репутацией, – все они растаяли, как зимний снег, и наконец, сверкая и искрясь, пришла весна. Лорд Рассел в своей пространной речи выразил всеобщее настроение. Он надеется, что Виктория окажется Елизаветой без ее тирании, Анной без ее слабости. Он призвал Англию молиться за то, чтобы великая принцесса, только что взошедшая на трон с чистейшими намерениями и праведнейшими желаниями, добилась искоренения рабства, снижения преступности и улучшения образования. Он верил, что ее верноподданные будут черпать силы и преданность из светлых религиозных и моральных принципов и что благодаря этой поддержке правление Виктории будет прославлено будущими поколениями и всеми народами земли.

Впрочем, очень скоро появились признаки того, что будущее не будет столь уж простым и розовым, как рисовалось очарованной публике. Видимо, все-таки было что-то в «великой принцессе», не вполне соответствующее светлому образу благопристойной героини поучительного романа. Чистейшие намерения и праведнейшие желания? Несомненно. Но только ли они? Те, кто давал себе труд приглядеться поближе, замечали, например, нечто угрожающее в любопытном изгибе этого ротика. Когда после первого совета она пересекла приемную и встретила ожидающую ее мать, то спросила: «Так что, мама, я теперь самая настоящая королева?» – «Как видишь, дорогая». – «В таком случае, дорогая мама, я надеюсь, вы исполните мою первую просьбу, с которой я обращаюсь к вам как королева. Позвольте мне побыть час наедине». Целый час она оставалась одна. Затем она появилась снова и отдала знаменательный приказ: ее кровать следует перенести из комнаты матери. Это был злой рок герцогини Кентской. Долгие годы ожидания наконец окончились; настал момент, о котором она мечтала всю жизнь: ее дочь стала королевой Англии; но вместе с тем пришло и ее собственное затмение. Она обнаружила, что абсолютно и безвозвратно утратила всякое влияние, уверенность и власть. Ей, конечно, оказывали все внешние знаки почтения, но это лишь делало внутреннюю суть ее положения еще невыносимее. Формальности дворцового этикета и обязанности дочери не позволяли ей проникнуть к Виктории. Она не могла скрыть досады и гнева. «Il n’y a plus d’avenir pour moi, – воскликнула она в разговоре с мадам де Ливен, – je ne suis plus rien» [10] У меня больше нет будущего, я теперь никто ( фр. ). . Восемнадцать лет, сказала она, этот ребенок был единственной целью ее существования, предметом ее мыслей и надежд, и что теперь? Нет, она безутешна, она потеряла все, она до крайности несчастна. Проплыв бесстрашно и целеустремленно через бушующие шторма жизни, величественный корабль, со все еще надутыми парусами и развевающимися флагами, прибыл наконец в гавань и не нашел ничего – лишь бесплодную пустыню.

Уже в первый месяц правления реалии новой ситуации приобрели зримую форму. Весь королевский двор переехал из Кенсингтона в Букингемский дворец, и здесь, на новом месте, герцогине Кентской выделили апартаменты, совершенно отдельные от королевы. Виктория одобрила эту перемену, но в момент расставания позволила себе некоторую сентиментальность. «Хотя по многим причинам меня и обрадовал переезд в Б. Д., – записала она в дневнике, – я немного сожалею, что придется навсегда расстаться с родным домом, где я родилась и выросла и к которому так привязана!» На какое-то мгновение память воскресила картины прошлого: свадьбу сестры, приятные балы и восхитительные концерты, но были и другие воспоминания. «Да, мне приходилось переживать тягостные и неприятные сцены, это правда, и все же я люблю этот старый добрый дворец».

В то же время она предприняла еще один решительный шаг, сказав, что не желает больше видеть сэра Джона Конроя. Она щедро вознаградила его за прошлые заслуги – ему был пожалован титул баронета и ежегодная пенсия в 3000 фунтов; и он по-прежнему оставался при дворе герцогини, – однако личное общение с королевой внезапно и навсегда закончилось.

Было совершенно ясно, что эта смена интерьера – или называйте как хотите – ознаменовала триумф еще одной персоны – баронессы Лейзен. Дочь пастора наблюдала падение своих противников. Поле битвы осталось за ней. Ближе, чем когда-либо, оказалась она к своей хозяйке, своей ученице и своей подруге, и в закоулках дворца ее таинственная фигура была одновременно и невидимой и вездесущей. Когда королевские министры входили в одну дверь, баронесса выходила в другую; но стоило им удалиться, она немедленно возвращалась. Никто не знал – да и никогда не узнает – истинных пределов и подлинной природы ее влияния. Сама она заявляла, что никогда не обсуждала с королевой государственных дел, что занималась лишь вопросами частного характера – личными письмами и обстоятельствами частной жизни. И действительно, в ранней переписке Виктории явно чувствуется ее рука. Дневник писался в детском стиле, а вот письма были не столь просты. В них видна работа ребенка, переделанная – с минимальными исправлениями, несомненно, и все же ощутимо – гувернанткой. А гувернантка была не глупа. Ограниченная и ревнивая провинциалка – возможно; но она была проницательной и энергичной женщиной, умеющей пользоваться своей необычной интуицией и необычной властью. И отказываться от власти она не собиралась. Несомненно, это правда – внешне она не вмешивалась в государственные дела, однако грань между общественным и личным всегда неуловима, а в жизни правящего монарха – как показали последующие несколько лет – и вовсе воображаема. Учитывая все обстоятельства – особенности характера и особенности времени, вряд ли можно объяснить лишь личными интересами то, что спальня баронессы Лейзен располагалась рядом с королевскими покоями.