Валерий Есенков - Иоанн царь московский Грозный

Иоанн возмущен, что богадельни населяются вовсе не теми людьми, для которых эти богоугодные заведения предназначаются самим своим основанием, и архиепископы и епископы, игумены и архимандриты, точно были глухи и слепы до этого дня, принимают решение изгнать из богаделен всех здоровых и молодых тунеядцев, переписать больных и калек на освободившиеся места, наделить одеждой и пищей, расход средств поручить целовальникам, избранным из посадских людей, а инокам и попам оставляют лишь научение обитателей богаделен страху Божьему, причастие да погребение этих несчастных, однако содержание означенных богаделен предается единственно одному христианскому милосердию, а смотрителям прямо предлагается добывать пропитание хождением по дворам.

Помявшись, пожавшись, заказывают впредь чернецам и черницам скитаться из места в место со святыми иконами и требовать денег на сооружение новых церквей, а не уймутся, отдавать иконы в прежние храмы, чернецов и черниц переписывать, распределять по обителям, отдавать здоровых телом в работы, немощных наделять одеждой и пищей, на что надлежит жертвовать митрополиту, архиепископам и епископам и самому государю, точно в обителях каждый кусок на счету, так что в результате такого изворотистого решения испомещение бродячих чернецов и черниц становится для обителей источников новых доходов, будто им не довольно доходов с обширных владений, обширной торговли и ростовщичества.

Выслушав повторные упреки царя и великого князя, устанавливают, что попов и дьяконов должны избирать прихожане, попов не моложе тридцати лет, дьяконов не моложе двадцати пять лет, жития, естественно, нравственного, грамоте знающих, а как обнаружится, что худо знают чтение и письмо, так посылать по училищам, которые только ещё предполагается учредить на средства тех же малограмотных, малоимущих дьяконов и попов, и тут же архиепископы и епископы, игумены и архимандриты охотно урезают денежное довольствие дьяконов и попов, определив за венчанье с новобрачных взимать по алтыну, за второй брак по два алтына, за третий брак по четыре алтына, а за крещение, исповедь, причастие и погребение вовсе не требовать мзды, между тем из этих жалких доходов выплачивать митрополиту, архиепископам и епископам за поставление московский рубль и так называемую благословенную гривну, и словно в насмешку над обездоленными попами и дьяконами приговаривают, что служителям церкви не гоже украшать себя златом и бисером, плетением и шитьем, подобно жене, оставляя подобные украшения для одного высшего духовенства, приравненного таким образом к лицемерно презираемым женам.

Наконец блюстители благочестия осуждают торговлю церковными должностями, вымогательство со стороны вышестоящих церковных чинов и предписывают архиепископам и епископам поставлять в игумены, в попы, в дьяконы, в ключари и в причетники даром, не требуя мзды, как до той поры у архиепископов и епископов было в обычае, нисколько не задумываясь над тем, что впервые мздоимство и пьянство в среде духовенства было осуждено освященным собором ещё два с половиной века назад, тем не менее мздоимству и пьянству всё ещё не положен предел.

Решения этого рода, более рекомендательные, чем действенные, скорее походят на кость, которую собрание иерархов, точно в насмешку, швыряет молодому царю и великому князю, слишком цепко к ним привязавшемуся. Они слишком мало могут удовлетворить Иоанна. В каждом ответе на его укоризненные запросы, в каждом пункте, в каждой статье он чует сопротивление, которое ему оказывают архиепископы и епископы, игумены и архимандриты, не желающие расставаться со своими бесчисленными богатствами и обширными привилегиями, вступающими в прямое противоречие с заповедями Христа о бедности, о добывании хлеба в поте лица, о презрении к утехам жизни мирской, как понимает смысл этих заповедей сам Иоанн.

Однако сопротивление иерархов вовсе не охлаждает, а лишь раздражает и воспламеняет молодого царя и великого князя, оказавшегося в положении едва ли не безысходном, поскольку третье поражение под Казанью не может не стать для него роковым для всех его притязаний, в первую очередь концом самостоятельного правления, в сущности, ещё не начавшегося. В этом собрании архиепископов и епископов, игуменов и архимандритов он оказывается совершенно один, без поддержки, без сочувствия, без одобрения, хотя бы тайного, поскольку искушенный в делах церкви Макарий предусмотрительно не допустил на освященный собор ни одного из ненавистных ему нестяжателей, которые одни могут одобрить стремление молодого царя и великого князя возвратить православную церковь к очистительной бедности раннего христианства. В одиночку сражается он за свое царское имя, за себя самого, за свое будущее, а с ним вместе и за будущее всего Московского царства, для которого настало долгожданное время навсегда положить законный предел набегам диких племен, набегам опустошительным и кровавым, обрести прочный мир и в обстановке никем ненарушимого мира, как ему возмечталось, превратиться в Святорусское царство, что возможно лишь после обновления церкви, этого фундамента святости и христианской морали о всепрощении и братской любви. В его пылкой, нетерпеливой душе поднимается удушливый гнев. Тон его запросов, вначале рассудительный, ровный, с каждым часом меняется, Пока не становится колким, язвительным, нетерпеливым и нетерпимым. Он не убеждает, не уговаривает, он обличает, он требует от собрания блюстителей благочестия, чтобы православная церковь по крайней мере поделилась своим достоянием с терпящим лихое бедствие государством.

Как ни уклоняются блюстители благочестия от обсуждения этого самого больного вопроса, пристало ли церкви приобретать, продавать, давать деньги в рост, все-таки приходит черед и кабальных процентов, и неоплатных долгов, на погашенье которых князья и бояре, всё чаще в последнее время, передают монастырям свои вотчины, таим образом подчас не только впадая в крайнюю бедность, что Иоанна не особенно огорчает, но теряя бесценную, в его глазах, боеспособность, ради которой они и наделяются вотчинами и ради которой Иоанн берется их защищать, вернее спасать, от корыстолюбия бессовестных иноков.

В сущности, на коварный запрос о кабальных процентах погрязшим в ростовщичестве иерархам нечего возразить, они и не пытаются возражать, хорошо понимая, что любые проценты на суммы, данные в долг, противоречат идее христианства о святости бедности и о братской любви. Архиепископы и епископы, игумены и архимандриты заминают эту неприятную, опасную тему, самую идею ростовщичества обходят благоразумным молчанием, оставляют в стороне громадные проценты, которые дерут с князей, бояр и служилых людей, естественно, главнейших своих должников, разоренных до того, что выходят в поход без панциря и с одним кистенем, и соглашаются обсудить лишь копеечные долги своих арендаторов, сидящих на монастырской земле. Собственным арендаторам они готовы давать деньги в долг без процентов, однако за такую изворотливую уступку они требуют куда более серьезных уступок со стороны молодого царя и великого князя, только что воспретившего, об этом есть статья в обновленном Судебнике, обращать в холопы неоплатного должника, этой статьей останавливающего начавшийся было процесс прикрепления землепашцев, звероловов и рыбарей к владельцу земли. Они выпрашивают у него на первый взгляд скромное право лишь вносить в писцовые книги имена должников, отлично зная по опыту, что написанное пером не вырубишь топором и что запись сама по себе уже прикрепляет должника к владельцу земли. Таким способом они публично обводят вокруг пальца молодого царя и великого князя. И молодой царь и великий князь. Пока ещё не улавливая, где тут собака зарыта, соглашается на обмен такими уступками. Так монастыри становятся родоначальниками крепостного права на Русской земле.