Валерий Есенков - Иоанн царь московский Грозный

– Я обещал казанцам выпросить у царя и великого князя нагорную сторону, и если пожалует меня царь и великий князь, если мне нагорную сторону даст, то мне в Казани жить можно, и, пока я жив, до тех пор Казань царю и великому князю будет крепка. Если же нагорной стороне не быть у меня, мне к царю и великому князю из Казани бежать.

Ни посредственный, неумелый Адашев, ни тем более высокомерный, беспечный, по мелочам интригующий Палецкий не способны сообразить, что этот малозначительный каверзник, мелкий злодей над ними куражится, что это трус, ничтожный наглец, что надо всего лишь властно прикрикнуть да гневно притопнуть ногой, и Шиг-Алей мелким бесом кинется исполнять ясно выраженную волю царя и великого князя, однако ни тот ни другой не в состоянии употребить свою, в сущности, безграничную власть, оба мнутся, прибегают к изъяснениям, здесь неуместным:

– Если тебе к царю и великому князю бежать, так призови в Казань московских людей.

Вполне естественно, что в такого рода пустых рассуждениях искусный в надувательстве Шиг-Алей несколько даже наглеет и плетет бессмысленный вздор, уже окончательно не принимая в расчет Алексея Адашева, только что не хохоча князю Палецкому прямо в лицо:

– Я мусульманин и не введу в Казань христиан, но также я не хочу изменить царю и великому князю. Ехать мне тоже некуда, кроме царя и великого князя. Дай мне, князь Дмитрий, клятву, что царь и великий князь меня не убьет и придаст к Касимову, что пригоже придать, так я здесь лихих людей ещё изведу, пушки, пищали и порох испорчу, а царь и великий князь приходи сюда сам и сам промышляй.

Алексей Адашев и Дмитрий Палецкий имеют ясный, чрезвычайно важный приказ, который в сложившихся обстоятельствах выполнить довольно легко, были бы решимость и воля, однако оба растеряны, несамостоятельны и беспомощны, оба не в силах представить, что предпринять в ответ на дурацкие речи явным образом преступного жулика, и, вместо того, чтобы два-три денька подержать мошенника в его временно ханских покоях, которые охраняют свои же стрельцы, христиане, будто бы недостойные находиться среди мусульман, кликнуть Семена Микулинского с полком и спокойно, с сознанием своей силы занять татарскую столицу без боя, без крови и жертв, пока заговорщики, возбужденные подлым насилием со стороны Шиг-Алея, не готовы к сопротивлению, а сторонники Москвы ещё очень сильны, что вот, мол, батюшка-царь, какая беда: Шиг-Алей, сукин сын, отказывается исполнять твое царское повеление, так мы на крайние меры пошли. И что бы после этого Иоанн? Головы бы им отрубил? Нет, Иоанн за такой важный подвиг наградил бы обоих и ещё приблизил к себе. Дорога открыта и с той и с другой стороны, тем не менее оба не смеют и пальцем пошевельнуть, то есть обнаруживают недостойную слабость или наклонность к измене.

Сторонники Москвы, привыкшие саблей решать все дела, наглядевшись на беспомощность поставленных царем воевод, не способных с толком употребить свою громадную военную силу и безмерную власть, посудив, порядив, в те же дни отправляют к Иоанну тайных послов, и послы бьют царю и великому князю челом: Казань, мол, желает избавиться от Шиг-Алея, но повиноваться власти наместника, которого изволит ей дать Иоанн:

– Если не исполнишь воли народа, то откроется бунт, скоро и неминуемо. Удали бедствие, удали злодея, нам ненавистного. Пусть русские войдут в стольный град наш, мы выедем в поместья или в села свои. Хотим во всем зависеть от воли своей, будем тебе усердными слугами, а если обманем, пусть наши головы падут на Москве!

Видимо, и для самого Иоанна такое предложение с их стороны является неожиданным. То ли подчиняясь требованиям подручных князей и бояр, то ли желая выиграть время, он передает послов боярину Шереметеву, которому они должны изложить свои доводы и совместно с которым должны разработать план передачи верховной власти в Казани от хана к наместнику московского царя и великого князя.

И в беседах с боярином Шереметевым послы сторонников власти Москвы продолжают настаивать, что Шиг-Алей злодей и тиран, что побивает и грабит всех татар без разбора, дочерей и жен берет от них силой, табуны коней, стада верблюдов, отары овец отгоняет к себе. План вырабатывают такой: в Москве послов не меньше трехсот, все они остаются заложниками, лишь один, самый влиятельный из сторонников власти Москвы, возвратится в Казань, приведет своих настрадавшихся от грабежей и резни соплеменников под руку московского царя и великого князя, благодарные соплеменники новые клятвы дадут, впустят в город наместника, город царю и великому князю сдадут, ханы и мурзы расселятся там, где им велят, кто в городе, кто в посаде, кто по кочевьям своим, дани и пошлины ханские станут давать царю и великому князю, имущество и владения бездетных ханов и мурз, Шиг-Алеем злодейски преданных смерти, царь и великий князь возьмет на себя, лишь бы Шиг-Алея и духу не было больше в Казани, а если сторонники власти Москвы не исполнят того, пусть царь и великий князь заложникам головы рубит, а Шиг-Алея выгнать из Казани легко, стоит взять от него московских стрельцов, сам стремглав побежит, сучий хвост.

Иоанн одобряет этот вполне реалистический план и велит Алексею Адашеву вновь отправляться в Казань, чтобы свести Шиг-Алея с престола, в обмен на смирение обещая несчастному неудачнику всю свою царскую милость, которой изворотливый Шиг-Алей и без того не обижен.

На этот раз задача упрощается чуть не до детской игры. Алексею Адашеву предстоит опереться не только на две сотни московских стрельцов, но и на содействие значительной части казанских татар, готовых своей волей передаться Москве в полное подданство, лишь бы сберечь свои окаянные головы от бессмысленных злодейств то ногайского, то крымского ставленника, а теперь касимовского шакала. На долю Алексея Адашева выпадает всего лишь выказать рассудительность и твердость характера, и Казнь мирно признает спасительное для неё верховенство Москвы, что для неё, как уже многие разумные головы сами видят в Казани, предпочтительней верховенства Крыма или ногайской орды, раз иссякли силы оборонить свою независимость.

Алексей Адашев с поразительной бестолковостью умудряется и тут провалить поручение, которое, кажется, готово исполниться чуть ли не само собой. Он вновь принимается уговаривать бесстыдного касимовского татарина, не требует, как должно требовать представителю московского царя и великого князя, а всего-навсего просит впустить полк Семена Микулинского и передать верховную власть наместнику царя и великого князя, причем сулит многие царские милости, однако не отводит московских стрельцов от дворца и таким образом обнажает перед беспомощной, безвластной марионеткой свою полнейшую бесхарактерность.