Валерий Есенков - Иоанн царь московский Грозный

«Того же лета поставил князь великий церковь камену с пределы на своем дворе во имя преображения господа бога и спаса нашего Иисуса Христа и другую церковь поставил камену же у Фроловских ворот святого мученика Георгия…»

На первый раз ничего особенного, из ряда вон выходящего не происходит. Великий князь Василий Иванович, человек истинно верующий, благочестивый, уже возвел своими пожертвованиями немало церквей и теперь прибавляет к ним ещё две, одну в пределах Кремля, другую у Фроловских, впоследствии Спасских ворот. Однако почему же этот последний небольшой каменный храм об одной тонкой изящной главе посвящается именно святому мученику Георгию? Разве он успевает забыть, что не умолкает молва о его законном сыне Георгии, будто бы рожденном инокиней Софьей, да ещё как раз год назад? Разве сам он не посылал доверенных лиц для того, чтобы освидетельствовать опальную Соломониду и установить, была ли она «с коробом», как говорят, могла ли разрешиться от бремени сыном? Разве не отправлял её в заглазный монастырь, в богом спасаемый Суздаль? Не может не помнить. Тогда ради чего он этим храмом у Фроловских ворот словно бы нарочно поддерживает, утверждает молву? Признает ли он этим каменным храмом рождение сына? Ставит ли его во искупленье греха?

Этот всегда осторожный, благоразумный политик не способен поступить необдуманно. Едва ли в его намеренье входит каким-нибудь образом задеть, оскорбить великую княгиню Елену Васильевну, для которой храм во имя святого мученика Георгия должен служить каким-то тайным намеком. По всему видать, что в новом супружестве он счастлив безмерно, о чем можно заключить хотя бы и по тому, что он почти не расстается с юной супругой, а когда нужда все-таки заставляет расстаться, дня почти не проходит, чтобы стареющий муж, правитель, занятой человек, не писал бы ей таких нежных, таких чувствительных писем, которые представляются абсолютно невозможными в обиходе тогдашней московской семьи.

Такие отношения чересчур необычны, чересчур противоречат старинным обычаям, и потому нетрудно представить себе, что любое происшествие в этой семье, как только оно выплывает наружу, вызывает толки и смуту в гораздых на догадки русских умах. Разумеется, как и во всякой семье, далеко не всё выплывает наружу, тем более не всё сквозь преступления и туманы столетий доходят до нас, однако бывают такие обстоятельства в отношениях между супругами, которые при всем желании не представляется никакой возможности скрыть.

Прежде всего эта истина относится к детям, а именно детей великая княгиня Елена Васильевна не приносит супругу, детей, которых он с таким нетерпением ждет, детей, ради которых взял на душу тяжкий грех расторжения брака с порожней Соломонидой, детей, которые одни могут оправдать в его глазах и в глазах многих подручных князей и бояр и этот противный христианской морали развод, и этот новый, такой непривычный, такой подозрительный брак.

Тогда для чего же этим каменным храмом во имя святого мученика Георгия он напоминает всем и каждому о том таинственном сыне, которого ему с неистребимым упорством приписывает немилостивая молва? Желает ли он искупить беспокоящий грех расторжения брака с супругой, которая оказалась брюхатой? Искупает ли он грех перед маленьким сыном, которого в душе признает, однако уже не имеет права признать? Или, чего нельзя исключить в его безвыходном положении, наедине сам с собой он подумывает о том, чтобы признать этого неизвестно откуда прибывшего сына в том случае, если неплодной окажется и великая княгиня Елена Васильевна?

О чем-то он размышляет, ведь идет второй год его второго супружества, а Елена Васильевна всё ещё остается без «короба». Конечно, надежда на «короб» ещё не потеряна. По меркам времени он давно считается стариком, тогда как великая княгиня Елена Васильевна слишком юна, ей, возможно, тринадцать или четырнадцать лет, ему необходимо приладиться к ней, ей необходимо накопить животворящую женскую силу, созреть. Какое-то время у них ещё есть, но это время стремительно убывает, ещё год, ещё два – и придется объявлять о наследнике, кого же он объявит тогда, чье имя он назовет?

Верно заметил папа Клемент: Сигизмунд, литовский великий князь и польский король, не имеет наследника и по этой причине Литву и Польшу в скором времени ожидает распад и кровавая смута, они сами себя воюют, по выражению папы, так что не надо сторонним оружием воевать. Та же немилосердная участь ожидает и Московское великое княжество, пока у великого князя не появится прямого наследника, а тут ещё как на грех что ни год его воюют оружием.

Крымский хан Сайдет-Гирей присылает послов, послы нагло требуют даней, великий князь Василий Иванович никаких даней не желает давать, полагая резонно, что время татарских даней давно миновалось, предпочитает отделаться от разбойников кое-какими подарками, тогда как Литва ежегодно отправляет за Перекопь не менее семи с половиной тысяч дукатов да ещё на семь с половиной тысяч прибавляет товаров. Пока в Москве неприятные переговоры искусно затягиваются, царевич Ислам-Гирей своей голодной конной ордой угрожает открытым настежь южным украйнам. Всё лето 1527 года полки стоят на оке, готовясь отразить нападение, великий князь Василий Иванович переносит ставку в Коломну, чтобы лично руководить военными действиями, об этих приготовлениях царевичу доносят лазутчики, и коварный Ислам-Гирей затаивается где-то в бескрайних заокских степях, однако, как только поздней осенью, так и не дождавшись врага, дворянское ополчение расходится по городам и селениям, татары появляются под Рязанью, грабят и жгут рязанские села и нацеливаются устремить опустошительный набег на Коломну и на Москву.

По счастливой случайности полки князя Одоевского и князя Мстиславского не успевают отойти от Угры. При первом известии о вероломном наскоке татар они успевают встать у них на пути. Неожиданность их появления перед врагом, уверенном в полнейшей своей безнаказанности, приносит им полную и стремительную победу. Понеся большие потери убитыми и полоненными, Ислам-Гирей заворачивает потрепанную орду к Перекопи, полагаясь лишь на быстроту и выносливость татарских диких коней.

Слепой гнев помрачает великого князя. Василий Иванович повелевает утопить ханских послов, лишь немного спустя, успокоившись, он извещает Сайдет-Гирея, что его послы-де были растерзаны возмущенной толпой. В виде протеста Сайдет-Гирей повелевает ограбить московских послов, что за Перекопью приключается чуть ли не с каждым московским посольством, и как ни в чем не бывало продолжает требовать увеличенных даней, равных тем, какие даются слабодушной Литвой.