Валерий Есенков - Иоанн царь московский Грозный

«Того же лета поеха князь велики, царь всея Роусии, в объездъ; бысть же шествовати емоу на колесницы позлащеннеи ороужниицы с ним, яко же подобает царем; и возревше на небе и видев гнездо птиче на древе, и сотвори плач и рыдание велико, в себе глаголющее: лютее мне, кому оуподобоюся аз; не оуподобихся ни ко птицам небесным, яко птицы небесныи полодовити суть, ни зверем земным, яко звери земнии плодовити суть, не оуподобихся аз никому же, ни водам, яко же воды сиа плодовити суть, волны бо их утешающа и рыбы их глумящееся; и посмотря на землю и глаголя: Господи, не уподобихся аз ни земли сеи, яко и земля приносит плоды своя на всяко время, и Тя благословять, Господи…»

Верно, великий князь Василий Иванович и в самом деле находится в отчаянном положении, поскольку подобными причитаниями, едва ли не нарочно разыгранными представлениями с жалостными вздохами и пролитием слез довольно трудно вызвать сочувствие в черствых, настроенных враждебно сердцах, тем более перетянуть на свою сторону рыцарей удельных времен в таком важнейшем для великого княжения деле, как развод и второй брак великого князя, тем более трудно переменить нравы и убеждения целого общества, а нравы и убеждения этого общества чрезвычайно суровы и строги: женитьба при живой жене не угодна Богу и потому невозможна. Тем более представлений этого рода слишком мало для подручных князей и бояр, которых так бесцеремонно, так обидно оттеснили от власти и которые уже прикидывают вперед, кто встанет над ними через год, через два, через несколько лет, законный государь, все-таки имеющий в их глазах кое-какое право повелевать, или выблядок, повиноваться которому для них, прирожденных князей, потомков и Мономаха, и Всеволода, и Михаила Тверского, и невозможно и унизительно. Даже покладистый, страдающий совестью митрополит Даниил, получивший в обмен на благоволение Максима Грека, не торопится своим пастырским словом покрыть этот безусловно непростительный грех.

Великий князь Василий Иванович возвращается в Москву около десятого сентября, всё ещё не подыскав веских оснований для расторжения бесплодного брака, и как будто внезапно ему на помощь приходит не кто-нибудь, а родной брат Соломониды, в этом смысле самый надежный свидетель, какого только можно представить себе. Тотчас заводится сыск. Брат Соломониды дает показания, либо продиктованные его нравственным долгом, поскольку речь идет о проступках по тем временам чрезвычайных, безусловно осуждаемых как нравами общества, так и установлениями церкви, либо клеветнические, исторгнутые предложением каких-либо выгод, и в том и в другом случае бесповоротно решающие земную судьбу Соломониды. Сыскное дело гласит:

«Лета 7034 ноября 23 дня, сказывал Иван: говорила мне великая княгиня: есть де жонка, Стефанидою зовут, резанка, а ныне на Москве, и ты её добуди, да ко мне пришли, и яз Стефаниды допытался да и к себе есми её во двор позвал, да послал есми её на двор к великой княгине с своею женкою с Настею, а та Стефанида и была у великие княгини, и сказывала мне Настя, что Стефанида воду наговаривала и смачивала ею великую княгиню, да и смотрела её на брюхе и сказывала, что у великие княгини детем не быти, а после того пришел яз к великой княгине и она мне сказала: посылал ты ко мне Стефаниду и она у меня смотрела, а сказала, что у меня детям не быти, а наговаривала мне воду Стефанида и смачиватися велела от того, чтобы князь великий меня любил, а наговаривала мне воду Стефанида в рукомойнике, а велела мне тою водою смачиватись, а коли понесут к великому князю сорочку и порты и чехол и она мне велела из рукомойника тою водою смочив руку, да схватывать сорочку и порты и чехол и иное какое платье белое, и мы хаживали есми к великой княгине по сроку по чехол и по иное по что по платье, и великая княгиня, разверну сорочку или чехол или иное что платье великого князя, да из этого рукомойника и смачивала то платье. Да Иван же сказывал: говорила господине мне великая княгиня: сказали мне черницу, что она дети знает (а сама безноса) и ты черницу добуди, и яз тое черницы посылал добывати Горяником зовут детина (а ныне от меня побежал), и он черницу привел ко мне на подворье, и та черница наговорила не помню масло, не помню мед пресной, да и посылала к великой княгине с Настею, и велела ей тем тертися от того ж, чтоб её князь великий любил, да и детей едля, а опосле того и сам яз к великой княгине пришел и великая княгиня мне сказывала: приносила мне от черницы Настя, и яз тем терлася. К сей памяти яз Иван руку приложил…»

На обороте памяти приписано тем же писцом:

«Да Иван же говорил: а что ми господине говорити, того мне не испамятовати, сколько ко мне о тех делах женок и мужиков прихаживало…»

Широкая масса простого народа, укрытая непроходимыми дебрями да болотами от стеснительного надзора для неё и ныне и присно и во веки веков воровской власти, не находит предосудительным чародействовать ворожбой, наговорами и приворотными зельями, близкое её нехитрой душе наследие языческих предков, тогда как та же ворожба, наговоры да приворотные зелья, явись они в хоромах боярыни, тем паче в хоромах великой княгини, сурово осуждается православием как одно из тягчайших преступлений против Святого Духа, который без зелий и ворожбы знает отлично, что кому дать и что от кого отобрать.

Известие о чародействе и преступных наклонностях Соломониды в один день меняет отношение к ней. Митрополит Даниил готов без промедления благословить расторжение брака с той, которую церковь именует преступницей, еретицей, чуть ли не ведьмой. Великий князь Василий Иванович, тоже не мешкая, призывает подручных князей и бояр и «нача с плачем» им говорить:

– Кто будет моим и русского царства наследником? Братья ли, которые не умеют править и своими уделами?

Ближние бояре, его совет, слишком редко им созываемый, разумеется, хорошо понимают, куда клонят слезные речи великого князя, они поневоле, искреннее возмущенные попытками Соломониды приворожить к себе государя, уже целиком на его стороне. К тому же великий князь Василий Иванович хоть и тверд по отношению к ним, потачки никому из них не дает, но в то же время и милостив, никого не подвергает пыткам и казням, слишком распространенным по всей Европе в то свирепо-жестокое время, а если кого из них и подвергает опалам и высылкам, по заслугам или впавши в праведный гнев, то по прошествии недолгого времени возвращает опальных и вновь приближает к себе, чем в сердца многим поселяет рабскую преданность, даже любовь. По этой причине не может быть ничего удивительного, что ближние бояре дружно отвечают ему, впрочем, без слез:

– Государь, неплодную смоковницу посекают, иную садят на место её в вертограде.