Валерий Рябых - Загадка Симфосия. Исторический детектив

Судислав остался сидеть с каменным лицом. Горислав же встрепенулся, одобрительно закивав, поддакнул:

– Достойные люди, лучших не сыскать! – и осекся, почуяв внутреннее недовольство князя.

Епископ, не заметив той перемены, с излишней самоуверенностью продолжил:

– Вот, и раздумывать больше нечего! Так кого: Петра или Николая? Я считаю, сподручней Петра. Да ты, князь, знаешь его, у «Всех святых» служит. Петра протоиерея еще батюшка твой, царство ему небесное, привечал. – Мануил по-змеиному лыбился, уверенный в успехе.

Даже я, мало искушенный в подковерной галицкой возне, смекнул, что Мануил допустил оплошность, помянув Осмомысла. Князь кисло поморщился, помолчал, нагнетая нервное напряжение слушателей, и твердо изрек, как отрезал:

– Поп Петр меня не устраивает! – почесав уголки губ, растолковал. – Он совсем мне не нравится, уж слишком себе на уме, не люблю скрытных людей.

Мануил заискивающе залебезил:

– Микулицу тогда, доместика монахи слушаются, – но не успел досказать, князь перебил:

– Микулу твоего я вовсе не ведаю, кто таков, что за человек? Не знаю, и знать не хочу. А уважаю я тутошних старцев Парфения и Евлогия. Правда, последний изрядно одряхлел, ну да бог с ним. Мыслю так, пусть будет Парфений. Братия его почитает, многим он духовник, уверен, иноки согласятся с моим выбором, предпочтут Парфения.

– Помилуй, князь, – возроптал епископ, – какой из Парфения настоятель? Стар годами, да и не от этих он дел, как бы ни стало хуже? Как бы большую змею не пригреть, ведь он спит и видит Всеволо…, а…, а, – едва не сболтнув лишнего, Мануил поспешно захлопнул предательские уста.

Присутствующие понимающе переглянулись, иные для вида покачали головой, осуждая неуклюжую потугу Мануила отвергнуть суздальского ставленника. Владыка деланно закашлялся, продрав сухое горло, стал мямлить в оправдание:

– Говорят, болеет он тяжко, пожалеть его надобно…

Меня несколько озадачил выбор Владимира Ярославича. Неужто он хочет полностью стать под Всеволода? Вероятно, Андрей Ростиславич уже успел переговорить и подготовить князя к столь важному выбору, разумеется, без вмешательства боярина тут не обошлось.

Между тем нос и щеки князя зарделись, он еле сдерживал себя:

– Стар, но не дряхл! То, что много прожил, не беда, старый конь борозды не испортит! – разжевал епископу Владимир Ярославич. Прежде безропотно снося предубеждение владыки к Суздальскому Всеволоду, князь сегодня намеренно пошел на обострение. – И тянуть больше нечего, сегодня же и поставим Парфения! Я его выкликну, ну а ты, владыка, благословишь, – и заключил по-княжески властно. – Все, дело решеное!

Мануил втянул голову в плечи, удрученно сгорбился, лишь клобук торчал вызывающе. Приметив, как скрючило епископа, князь миролюбиво завершил:

– Успокойся Мануиле, побереги себя, во многом я уступал, уступи разок и ты.

Архиерей мертвенно побелел, но перечить не стал, покорился Владимиру Ярославичу, не решился озлоблять правителя.

Вельможные бояре заерзали по скамье, как ужи по сковороде, верно и им княжье решение не в жилу пришлось, ну, уж тут ничего не поделать, князь, он завсегда князь.

Владимир, подметив недовольство бояр, ехидно улыбаясь, нарочито выговорил им:

– А вы, соколики, почто молчите, отчего не рады княжьей воле? Или вам не по нраву Парфений, чай матушки моей исповедник. Забываться стали!? – и раскатисто рассмеялся, и вдруг прервав хохот, разом стерев с лица веселье, удрученно выговорил. – Эх вы, советчики херовы, еще сотоварищи называются, так и тяните меня в кабалу чужую, в ярмо венгерское. Ужо я вам! – погрозил пальцем совсем беззлобно, даже игриво. Наверное, князь давно смирился, как с неизбежным злом, с продажной сутью бояр.

Вельможи от страха посерели, молчали, как в рот воды набрали. Смерив их презрительным взором, Владимир скомандовал гридням:

– Тащите сюда Кириллу игумена! – ближний гридня, недоуменно развел руки, но князь не внял. – Знаю, что захворал, а мы сейчас его подлечим. Немедля ведите!

Настоятель явился быстро, не иначе стоял за дверью. Он весь скукожился, словно дырявый мех, ступал, еле волоча ноги. Его породистая голова судорожно подрагивала, лицо было белее полотна. Ступив пред грозные очи Владимира Ярославича, авва, не раздумывая, бухнулся на колени и слезливо запричитал:

– Прости княже раба твоего грешного. Отдаю себя в руце твои. Помилуй благодетель!

По-видимому, игумена успели наставить на путь истинный, велев исполнить сцену раскаянья, теперь уже для епископа. Мол, хорошего и не жди, делай, что велят, а там видно будет. Кирилл не был дураком, а уж, коль речь зашла о жизни и смерти, он предпочел смирение заносчивости, умерив гордыню, сделался авва сир и наг.

– Встань отче, стыдно колени протирать, ты ведь не смерд, а иеромонах, – повелел Владимир. – Признаюсь, я весьма недоволен тобой, подвел ты меня, игумен. Всех нас, – взмахом руки очертил присутствующих, – обескуражил! Ну, да ладно, как говорится, повинну голову меч не сечет. Поедешь под стражей в Киев. Благодари боярина Андрея, он за тебя поручился. Велю ему погуторить с тобой по-свойски, – как бы ни видя протестного жеста епископа Мануила, дополнил. – Андрей Ростиславич потом мне доложишь…. И боле тебя Кирилла не хочу видеть, не желаю! Уведите его отроки с глаз долой.

Вторично растоптанный настоятель, дернулся облобызать монаршую ручку. Но Владимир, как от зачумленного, отдернул десницу, и упрямым кивком выпроводил игумена вон. Обождав, пока уйдет опозоренный Кирилл, князь ехидно-ласково молвил епископу:

– Владыка, не утруждай себя, что за надобность тиранить слабого человека, он и так полные штаны наложил. Ты, святой отец, лучше пораскинь мозгами: все ли благополучно в твоей епархии. Не свила ли еще где гнезда ересь паскудная? Вся ли паства твоя благоверна? Смотри, преосвященство, не дай маху, не прозевай заразу, – и уже вкрадчиво, со зловещим намеком добавил. – Тогда никто не простит!

Мануил со злостью надулся и закряхтел в ответ. Остальные присутствующие, не исключая и нас с боярином, потупив головы, затаили дыхание. Все прекрасно понимали, как не слаб князь Владимир, но он заимел козырь, дающий право карать без всякой проволочки. И возразить-то нечего, – Божье дело!

Обойденный в своих надеждах епископ, сославшись на недомогание, поспешно покинул гридницу. Вельможные бояре, не сговариваясь, вышли проводить разобиженного владыку.

– Волки, чисто волки! – выговорил князь им в след. – Вот дал господь наперсников, продадут, за грош продадут и не подавятся. Эх, жаль Ростиславич, нет у меня верных товарищей. Тебя бы, братец, переманить к себе, да знаю, не пойдешь. Оно и Всеволод не отпустит, – и усмехнулся горько. – Разве же плюнуть на все, отправиться с тобой к Великому князю, да и отпросить тебя у него?