Эдмон Лепеллетье - Мученик англичан

Мелкие германские дворы обнаруживали большую щепетильность на этот счет, и Наполеон, отказываясь дать просимое разрешение, считался только с желаниями монарха, при дворе которого был аккредитован граф де Монтолон.

Однако, будучи по-прежнему влюбленным и решив обойти это препятствие, Монтолон вздумал обратиться с новой просьбой к императору, будто по поводу его женитьбы на племяннице президента Сегье. Наполеон, очень любивший графа, дал свое согласие. Свадьба была отпразднована, и только после церемонии узнали в Тюильри, что мнимая племянница президента Сегье и дважды разведенная жена, на которой собирался жениться раньше Монтолон, было одно и то же лицо.

Дипломат впал в немилость, но Наполеон не мог долго сердиться на Монтолона и вскоре разрешил ему представить графиню ко двору.

Перечитав заметку, содержавшую главные биографические данные графини де Монтолон, император задумался, и странная улыбка заблуждала у него по лицу. Очевидно, его осенило нечто вроде откровения, Слушая страстные признания Гурго, изливавшего свои чувства к графине, он испытывал непонятную досаду. Ему казалось, что генерал забывается. Отказ графини обрадовал его; он остался доволен отпором этой женщины одному из его приближенных, и когда, задетый за живое ее неприступностью, Гурго позволил себе намекнуть, что если графиня сопротивлялась, то не из любви к мужу, не из уважения к супружеской верности, но потому, что она метила выше и как будто желала подарить свою любовь тому, кто для всех этих изгнанников по-прежнему и неизменно оставался императором, властелином, богом, Наполеон скорее удивился, чем был рассержен. Он были благодарен за добродетельную защиту этой статс-дамы печального Лонгвудского двора, а в то же время его уму представились смутная возможность, любовная гипотеза, и он не отогнал их прочь.

Наполеону в то время было сорок семь лет. Он отличался крепостью, подвижностью, несмотря на развивавшуюся тучность, и жил на острове Святой Елены почти в полном воздержании. Хотя в его натуре никогда не преобладала страстность, однако он любил женщин. Чаще всего он мало церемонился с ними и так же стремительно одерживал победы в любви, как и на поле брани. Поэтому, устремив свои помыслы на графиню де Монтолон, он уже мечтал о безотлагательном и полном обладании ею. До сих пор Наполеон почти не обращал внимания на жену своего слуги, но теперь, благодаря ухаживанию Гурго, с удовольствием припомнил черты, фигуру, манеры графини. Перед ним мелькали ее позы, взгляды, улыбка, когда ей случалось внезапно встретиться с ним. В таких случаях, не нарушая подобающего уважения, молодая женщина всегда высказывала ему какое-то восторженное сочувствие, которое можно было принять за поощрение любви.

«Почему она раньше не дала мне понять, что я не безразличен ей как мужчина? – спросил себя Наполеон. – Она знает, что я не могу, не должен заискивать перед женщинами! Женщина, какова бы она ни была, к которой я обращался прежде, поневоле считала нужным ответить мне взаимностью, уступить; но тогда я был императором, который повелевает и которому повинуются. Здесь же, лишенный могущества и славы, я хочу и должен быть любим преимущественно как мужчина. Следовательно, я не вправе ничего сказать, я даже не могу намекнуть женщине из моих приближенных, что ее любовь пришлась бы очень кстати и что я был бы весьма счастлив убедиться в ней…»

Император прервал размышления. Он понюхал табак, потом, с нетерпением ворочаясь в постели, как человек, удрученный докучливыми воспоминаниями или неприятными заботами, продолжал рассуждать сам с собой:

«Графиня де Монтолон умна, даже несколько хитра; однако ее ответ Гурго был прям, откровенен, почти циничен. Когда тот сказал, что она отвергает его не из боязни нарушить супружескую верность, а потому, что любит другое лицо, здесь, на острове, графиня ответила так, что отняла всякую надежду у своего обожателя, если только он не рискнет соперничать со мной. Так как графиня не знала, что я могу услышать ее, то это признание было искренним, и я должен видеть в нем выражение ее истинных чувств… – На минуту задумавшись, император продолжал разбор своих мыслей и колебаний. – Нужно ли мне дать понять графине, что я знаю о случившемся между ней и Гурго? Если я вызову ее признание, не опасаясь, что она уступит мне только из подчинения, к чему это приведет?»

Родилась новая тревога, последовала новая щепотка табака.

«Я создам себе нравственную обязанность, – продолжал размышлять дальше Наполеон. – Положение, конечно, будет приятным в первое время, но потом связь может превратиться в стеснительную обузу. Ведь здесь не то, что во Франции, в Париже, где суета и множество дел мешали каждой женщине подчинить меня своей власти, удержать в объятиях. На этом острове я не смогу уклоняться от свиданий наедине, от встреч, от упрашиваний; я сделаюсь пленником вдвойне. Правда, что если в пору своего могущества я избегал женского господства, подчинения женским причудам, то здесь я меньше рискую, когда поддамся слабости. На этой каторге женщина не злоупотребит свою властью надо мной. О, теперь можно безопасно позволить ей покомандовать немножко! Это внесет разнообразие в мою жизнь, рассеет меня».

Но далее смутная мысль поддаться женщине, уступить ей частицу власти до такой степени противоречила состоянию духа Наполеона, постаревшего, ниспровергнутого, находившегося под тщательным надзором английских тюремщиков, что он тотчас отказался от нее.

– К счастью, мы не занимаемся здесь политикой, – сказал он себе, – нам не нужно ни подготовлять трактаты, ни осуществлять грандиозные планы. Я живу наподобие фермера Соединенных Штатов, каким мне хотелось бы сделаться. Скука опасна, тирания англичан мешает мне прогуливаться, выходить, когда я хочу, ездить верхом. Если я поддамся этому мрачному бездействию, то умру от сплина, английской болезни. Может быть, Монтолон внесет в мое существование немного веселья, неожиданности. Я чувствовал себя здоровее в Бриаре, когда пользовался обществом Бетси, хорошенькой, белокурой хохотуньи!

Император улыбнулся, вспомнив милую девочку, с которой он играл в жмурки в саду Бэлкомбов, и продолжал:

– Дружба женщины может придать веселый вид этой скале, цветок любви, расцветший среди этих бесплодных глыб, будет веселить глаза. Ей-Богу! Мне кажется, сама судьба привела меня к этим деревьям, под сенью которых графиня Монтолон делала свои признания. Я был бы большим дураком, если бы, зная то, что знаю теперь, не извлек из этого пользы и не насладился ароматом этого красивого европейского цветка, перенесенного в тропическую теплицу.

Он улыбнулся, произнося эту цветистую фразу, и мысленно увидел, что графиня приблизилась и поцеловала его.