Итало Кальвино - Незримые города

Весь остальной город ты не замечаешь. Филлида – это пространство, в котором ты выбираешь дорогу между точками, подвешенными в пустоте; самый кратчайший путь, чтобы добраться до палатки такого-то торговца, минуя окна такого-то заимодавца. Тебя интересует не то, что находится за пределами досягаемости взгляда, а то, что осталось внутри и со временем стерлось; если какой-то портик продолжает тебе казаться красивее остальных, то это потому, что лет тридцать тому назад здесь проходила прелестная девушка в одежде с широкими вышитыми рукавами, или всего лишь потому, что в определенный час дня солнечный свет падает на него под тем же углом, что и на другой портик, о котором ты уже не можешь вспомнить, где он находится. Миллионы глаз смотрят на окна, мосты, каперцы, словно пробегая взглядом по чистому листу бумаги. Много есть на свете городов, теряющих при рассмотрении всю свою привлекательность, как Филлида.

Долгое время Пирра была для меня городом с высокими окнами и башнями, затиснутым между водами залива, словно кубок, на дне которого находится площадь, похожая на колодец, с колодцем в центре. Прежде я ее никогда не видел. Это был один из тех не видно моря, скрытого за дюной, стоящей на низком волнистом берегу, что улицы ее прямые и длинные, что дома ее стоят группами, что они невысоки, что их разделяют сложенные в штабеля доски строевого леса и что ветер вращает крылья водяных насосов. С тех пор название «Пирра» вызывает у меня это видение, это освещение, этот гул и воздух, в котором летает желтая пыль.

В моем сознании постоянно присутствует большое количество городов, которые я никогда не видел и никогда не увижу, названия которых вызывают тот или многочисленных городов, в которых я никогда не бывал, и представление о которых я могу составить лишь по их названиям: Евфразия, Одилия, Маргара, Гетуллия… Пирра находилась в этом ряду, отличаясь от остальных точно так же, как каждый из них представлялся единственным мысленному взору.

Настал день, когда путешествие привело меня в Пирру. Едва только я ступил на ее землю, как все то, что я представлял себе о ней, было позабыто; Пирра стала для меня такой, какой она есть на самом деле, и мне казалось, будто я всегда считал, что из города иной образ, либо фрагмент или отражения воображаемого образа. Пирра, высокий город над заливом, с площадью, внутри которой заключен колодец, тоже находится в этом ряду, но я больше не могу обозначить его каким-либо названием и даже не могу припомнить, как я мог дать ему это имя, которое означает совсем другое.

До этого я никогда не добирался в своих путешествиях до Адельмы. Я прибыл туда, когда уже начинало смеркаться. Моряк на набережной, подхвативший брошенный канат и привязавший его к кнехту, был похож на человека, служившего когда-то вместе со мной в солдатах, и который давно умер. Был час оптовой торговли. Какой-то старик грузил на тележку корзину с морскими ежами, и лицо его показалось мне знакомым. Но когда я обернулся во второй раз. чтобы присмотреться к нему, он уже успел скрыться в маленькой улочке, и лишь тогда я понял, что он был похож на рыбака, который был уже в преклонном возрасте, когда я еще был ребенком, а значит, никак не мог до сих пор находиться среди живых. Меня поразил вид больного, в горячке скорчившегося на земле, с покрывалом на голове: за несколько дней до смерти у моего отца были точно такие же пожелтевшие глаза и точно такая же всклокоченная борода. Я отвел взгляд в сторону и больше не отваживался всматриваться в лица.

Я подумал: «Если город Адельма, в котором встречаются одни только мертвые, видится мне во сне, то это страшный сон. А если Адельма существует наяву, и в ней обитают живые люди, достаточно будет продолжить рассматривать лица людей до тех пор, пока их схожесть с кем-то не исчезнет и не появятся живые люди с печатью ужаса на лицах. И в том и в другом случае лучше особенно не присматриваться».

Торговка овощами, взвесив на весах кочан капусты, положила его в корзину, которую с балкона спустила на веревке девушка. Эта девушка была похожа на другую, из моих родных краев, которая сошла с ума от любви и покончила с собой. Торговка подняла лицо, это была моя бабушка.

Я подумал: «В жизни наступает такой момент, когда среди тех. кто окружает тебя, мертвых становится больше, чем живых. И тогда сознание отказывается воспринимать другие лица и их выражения: на каждое новое лицо оно накладывает старое изображение и для каждого находит маску, которая подходит ему больше всего».

Сгибаясь под весом оплетенных бутылей и бочонков, грузчики один за другим поднимались вверх по лестнице; их лица скрывали брезентовые капюшоны.

«Если они откинут капюшоны, я их узнаю», – подумал я. И все же я не спускал с них глаз: достаточно было мне взглянуть на толпу, заполонившую улочки, я тут же замечал, как в меня всматривались незнакомцы, пришедшие издалека, чтобы опознать меня, словно мы были когда-то знакомы. Возможно, для них я тоже был похож на кого-то из мертвых. Едва я только приехал в Адельму, как тут же стал одним из них, перешел через какую-то грань и, оказавшись на одной стороне вместе с ними, затерялся в этом море глаз, морщин и гримас.

Я подумал: Может быть, Адельма – это город, куда прибываешь, когда умрешь и где встречаешь всех тех, кого ты когда-то знал. Это значит, что и сам я умер». И еще я подумал: «Это также значит, что и там, на том свете, нет счастья».

Извилистые улочки со ступенями, узкие проходы и хижины Евдоксии лепятся к крутой горе. Говорят, где-то хранится ковер, на котором можно увидеть настоящие очертания города. На первый взгляд, ничто не может так мало походить на Евдоксию, как этот рисунок на ковре, состоящий из симметричных фигур, мотив которых повторяется вдоль прямых линий или кругов, вышитых яркими разноцветными нитями. Но если внимательно всмотреться, замечаешь, что каждой точке на ковре соответствует определенная точка города, и что все то, что имеется в городе, отражено на рисунке, а веши расположены на нем так, что становится видно их настоящее соотношение, которое по рассеянности не замечаешь из-за толкучки и шума города.

Поверхностному взгляду в Евдоксии все запоминается вперемешку, вместе со ржанием мулов, черными пятнами копоти и запахом рыбы, а на ковре видно, что в городе существует точка, с которой угадываются его настоящие пропорции и ясная геометрическая схема каждой мельчайшей его детали

В Евдоксии легко заблудиться, но если ты внимательно всмотришься в ковер, то узнаешь в темно-красной, голубой или малиновой линии именно ту улицу, которую ты искал и которая широким изгибом выводит тебя туда, где действительно находилась цель предпринятого тобой путешествия. В неподвижном рисунке ковра каждый житель Евдоксии видит изображение города, замечает отражение только его одного охватывающего ужаса, и каждый может прочесть в причудливых узорах ответ на свой вопрос, историю своей жизни, капризы судьбы.