Елена Хаецкая - Атаульф

Любопытно, что слово «осень» означает не столько время года, сколько срок уборки урожая. В готском языке слово «asans» означает «лето».

Готские слова неожиданно обнаруживаются, как это ни странно, в церковной лексике. Авторитетный профессор В. В. Болотов («Лекции по истории древней Церкви», 1907) доказывает, что греческое слово, обозначающее церковь как здание, храм, пришло в славянский язык (цръкы) из готского. Он же указывает на параллель между готским «hrugga» (палка, стяг на палке) и русским «хоругвь». В. Болотов утверждает: «Слово „церковь“ воспринято чрез готское посредство и гораздо раньше, чем возникло русское государство, чем распространилось у нас христианство».

В 5 в. готы были уже христианами; славяне-язычники, видя у них храмы, именовали эти здания тем греческим словом, которое слышали от готов. Естественно, в передаче германцев.

Любопытные рассуждения приводит В. Н. Татищев в «Истории Российской»: «Наш новгородец, хотя всех народов славные дела себе присвоить, готов славяны имянует и имя их готовы толкует… Что Бельский говорит, готов за славян почитали, то довольно видно, что междо ими или в сообсчестве славяне беспрекословно находились, как имяна государей готских бывших многие славенские изъявляют… [3] Татищев приводит примеры, в том числе «Валамир» — «Владимир». Но я сие разумею, что з готы, яко сарматы, много славян, а собственно венды, видимо, собсчествовали, и от тех славян сии имяна возприали, власно как и мы, оставя собственного своего языка, разных и неведомых нам языков имяна возприали и, знаменования их не разумея, употребляем. Латинские же писатели, не различая разности народов, в едино имя готы заключали».

В передаче этой полемики отчетливо виден ясный и трезвый ум Татищева, который объясняет действительно бывшее сходство имен готских и славянских близкими контактами между готами и славянами, а тенденцию смешивать их — тем обстоятельством, что и те, и другие были для Римской Империи ВАРВАРАМИ.

В исторических романах, написанных российскими авторами, как правило, бытует одна и та же схема, которая — как торжественно оповещается в предисловии или аннотации — является «художественным воссозданием древнерусского быта».

С незначительными вариациями она выглядит следующим образом.

На исконно славянской (росской, полянской, дулебской, вендской, антской) земле сидят исключительно мирные славяне. Они бортничают, производят мед, лен, пеньку. Справляют добрые, веселые праздники годового цикла (в основном — встреча весны или что-нибудь брачно-урожайное; обычный источник в таких случаях — труды акад. Рыбакова). Обязательный персонаж — мудрый старец, хранитель преданий; часто играет на гуслях.

Вокруг этих благолепных славян переселяются, всячески мельтешат и льют кровушку другие народы (не славяне). Иногда они попадают к славянам и, пораженные простотой и доброй мирной мудростью этого народа, навек связывают с ними свою судьбу. Эти персонажи делают контраст между славянским и всеми прочими мирами еще более выпуклым. Иногда кричат по ночам от воспоминаний и, просыпаясь среди славян, успокаиваются.

Затем происходит война. Она начинается в тех случаях, когда грубые и жестокие германцы посягают на исконно славянскую (росскую, полянскую, дулебскую, вендскую, антскую) землю. Тогда мирные земледельцы и бортники, отложив гусли, берутся за мечи и с криком «Не посрамим земли росской (дулебской, вендской, антской)!» убивают всех.

И вновь воцаряются тишина и благолепие…

(Здесь можно в скобках заметить, что совершенно в тех же преувеличенно-идиллических тонах писал о готах немецкий писатель конца 19 в. Феликс Дан, автор исторических трудов о германцах).

Очень хорошо комментирует этот феномен Н. М. Карамзин. Он приводит описание мифического народа гипербореев, ссылаясь на Помпония Мелу, Плиния, Солина: «Земля у них [ гипербореев ] плодоносная, воздух чистый и благорастворенный. Они живут долее и счастливее всех иных людей: ибо не знают болезней, ни злобы, ни войны и проводят дни свои в невинной, беспечной веселости и гордом спокойствии…» — «Сие описание, — продолжает великий российский историк, — основанное на баснословии греков, пленило воображение некоторых ученых мужей севера, и всякой из них хотел быть единоземцем счастливых гипербореев… Мы, русские, могли бы также объявить права свои на сию честь и славу!»

Однако Карамзин не позволяет себе и своему читателю долго увлекаться всеми этими заманчивыми построениями. «…с 527 г. утвердясь в северной Дакии, начинают они [ славяне ] действовать против империи вместе с угорскими племенами и братьями своими антами… Ни сарматы, ни готфы [ готы ], ни самые гунны не были для империи ужаснее славян…» Каждое их лютое нападение на греческие области, продолжает Карамзин, «стоило жизни или свободы бесчисленному множеству людей, так что южные берега Дунайские, облитые кровию несчастных жителей, осыпанные пеплом городов и сел, совершенно опустели». Карамзин ссылается на Прокопия, который говорит, что славяне в своих нашествиях всякий раз убивали или пленяли до 200 тысяч человек — цифра явно завышенная, но очень характерная.

Иордан, готский историк 6 в., также пишет о том, что славяне «ныне свирепствуют повсеместно» и видит в этом Божье наказание за «грехи наши».

Подводя итог впечатляющей картине славянского разбоя на землях Римских провинций, Карамзин делает совершенно логичный вывод: «Не желание славы, а желание добычи, которою пользовались готфы, гунны и другие народы: ей жертвовали славяне своею жизнию, и никаким другим варварам не уступали в хищности».

В таком случае — на чем же базируется «воссоздание древнерусского быта» — миф, на котором вскормлено не одно поколение читателей исторических романов? Если отбросить, конечно, инерцию, связанную с мощнейшим толчком, который получили мы после Второй мировой войны и который породил устойчивые антитезы «истинные арийцы, так их и так» — «братья-славяне»; «мирный труд советских людей был прерван» — «фашистская Германия без объявления войны, вероломно» (или, как сказал, перепутав, один ребенок, «звероломно»)…

Нам представляется, что по крайней мере один источник этого мифа мы нащупали.

Феофилакт Симокатта, византийский историк, оставил следующий рассказ (ок. 592 г.):

«…Телохранителями императора были захвачены три человека, родом славяне, не имевшие при себе ничего железного и никакого оружия; единственной их ношей были кифары, и ничего другого они не несли. Император [ принялся ] расспрашивать их, какого они племени, где им выпало жить и почему они оказались на ромейских землях.