Геннадий Прашкевич - Секретный дьяк

Наветы – вот чем сильна Россия.

Поп поганый монах Игнатий, ныне добивающийся выгод в Синоде, тоже не оставил неукротимого маиора без внимания. Когда-то продал маиора за бесценок дикующему князцу Туге, а теперь на того же маиора написал хитрый навет. Хорошо, вовремя перехватил бумагу думный дьяк Матвеев. Коротко рассказал Ивану: в той бумаге следующее утверждает наветчик. Во-первых, вел маиор неправильную жизнь на островах, во-вторых, вел не христианскую жизнь, а в-третьих, имел многих переменных жен. От того, понятно, без всякого тщания охранял гору серебра, многие проезжие якобы ковыряли гору, увозили с собой нужный металл. И ясак маиор плохо брал, дескать, отпускал без высочайшего на то соизволения богатых аманатов, и себя заставлял возить на особенной тачке, и чтобы впереди несли трость, как якобы перед архиереем…

Да как так? – дивился Иван. Почему судьба столько лет сводит его с этим человеком? Разве не вор Козырь обагрял свои руки кровью христиан и дикующих, даже, может, кровью государева прикащика Волотьки Атласова? Разве не поп поганый предавал, убивал, грабил – показал себя сущим разбойником на суше и на воде?

Он, конечно.

Тогда почему не он сидит в тюрьме, а человек честный, пусть и неукротимый? Почему томится в застенках заслуженный маиор, а бесстыдный вор, беспутный монах всяко блаженствует в неторопливых беседах с немецкими академиками и ведет чинные беседы с ученым архиепископом Феофаном Прокоповичем, добиваясь личного процветания, будто бы заслуженного им?

Поймал себя на некоторой зависти, как бы даже на легком страхе.

Покойный Усатый поднимал страну, лихорадочно слал людей в Париж, в Амстердам, в Гаагу, лихорадочно приказывал свозить в кунсткамеру диковинные создания природы, лихорадочно всматривался в причудливые маппы – собственная держава дразнила царя размерами. Ну, как такое объять? Как править страной, уголки которой навсегда останутся закрытыми? Ведь хоть он и император, а все равно смертен, и сколько б ни подгонял народ, строя все более торные и быстрые дороги, все равно не хватит жизни заглянуть во все уголки… Потому, наверное, и торопился, хотел при жизни узнать, где кончается его страна, где проходят ее границы на востоке и на севере? Слал верных людей в разные стороны, прорывался в Индию, нащупывал удобные подходы к Китаю, угадывал путь к Апонии, все время пытаясь приподнять тяжелый полог полярных сияний и бесчисленных восточных басен. В ужасном нетерпении сам бы повел военный фрегат по ледяному морю, да как уйти столь далеко? – то стрельцы висят на шее, то турки, то шведы, то астраханские казаки, то голытьба с Дона…

Будто услышав мысли Ивана, соломенная вдова безутешно заплакала.

– Голубчик! – сказала сквозь слезы, касаясь горячими пальцами руки Ивана, но глядя при этом на думного дьяка Кузьму Петровича. – Неужто, голубчик, ничего теперь доказать нельзя? Ведь царь Петр отметил маиора. Он воевал, скорбел в далеких походах. Не мало, целый корабль отобрал в свое время у шведа! А у дикующих – гору серебра! Неужто за такие великие подвиги погибнет теперь, как тать, в бесчестии?

– Монах Игнатий тоже вернулся героем, – хмуро ответил думный дьяк Кузьма Петрович. – Потому и пекусь об аудиенции с государыней, чтобы Иван принят был. Ищу свидетелей, знавших черные дела монаха, вызвал в Москву сына Волотьки Атласова. Неукротимого маиора мы освободим, монаха Игнатия накажем, но на все надобно некоторое время. А еще больше надобно, чтобы Иван понравился матушке государыне.

– Он понравится, – всхлипнула с ревностию.

– Молчи дура! – рассердился Кузьма Петрович. – Я об уме говорю, а не о политесе. Политес это само собой. Императрице, Ванюша, голубчик, все говори в глаза. Правда еще не окончательно запрещена, матушка государыня еще любит правду. Отвечай на любой вопрос прямо и сразу, чтобы видела, что ты нисколько не хитришь. Матушка государыня любит простые ответы. Обо всем отвечай правду, даже горькую – и о неукротимом маиоре, и о своих плаваниях, и о многих муках, вынесенных тобою и неукротимым маиором на землях Камчатки и на других землях. О житье среди дикующих расскажи, и об одиноком умирании в море. Матушку государыню это впечатлит, сердце у нее доброе.

– А о мерзавце, о попе поганом?

Думный дьяк задумался:

– Коль спросит, и об этом скажи.

Странно сказал, монаху бы не понравилось.

– А тайный господин Чепесюк? Коли спросит императрица?

– Типун тебе на язык! Почему спросит? – рассердился Кузьма Петрович, но, подумав, согласился: – Может, и спросит… Но лучше, чтоб не спросила…

– Как это?

– Лучше, если ты и словом на такое не намекнешь…

– Да я-то не намекну. Я прямо скажу: внезапно умер тот тайный господин Чепесюк от попадания стрелы в грудь.

– Неужто от попадания? – испугалась вдова.

– Молчи! – устало указал думный дьяк сестре и по особенному на нее посмотрел: – Язык вырву!

– Что ты, батюшка!

С возвращением неукротимого маиора бывшая соломенная вдова лишилась многих иллюзий и натерпелась большого страху.

Первое, что сделал неукротимый маиор, вернувшись в дом, это отдал в солдаты любимца вдовы горестного калеку Петрушу, собиравшего малое подаяние на папертях, певшего хрипло, но красиво, и часто говорившего странное, подолгу живя в людской у вдовы. Елизавета Петровна плакала, сердце ее разрывалось между вернувшимся из небытия неукротимым маиором Яковом Афанасьичем и несчастным Петрушей, но когда неукротимый маиор эфесом сабли ударил по голове горестного калеку, сама увидела, как резво калека ударился бежать по улице, пока не был пойман солдатами.

А второе, что сделал маиор, вернувшись, это разогнал всех кликуш.

Сам Усатый не мог добиться, чтобы исчезли совсем кликуши, а маиор в один день навел порядок. Если раньше кликуши скопом шли к домику соломенной вдовы Саплиной, то теперь с таким же тщанием обходили уютный домик. О неукротимом маиоре и в Санкт-Петербурге и в Москве прошла нехорошая молва, позже как бы подтвердившаяся арестом маиора… Видит Бог, так плох тот неукротимый маиор, говорили друг другу убогие, с опаской обходя домик бывшей соломенной вдовы, что взят ныне под стражу… На убогих поднимал руку… У дикующих научился…

– Острова отчетливо описать сможешь? – спросил Матвеев. – Маппа новая у тебя есть?

– Собственноручно вычертил.

– Тогда держи все под рукой. Сиди дома, обдумывай каждое слово. Если, не дай Бог, матушка императрица впрямь вспомнит о господине Чепесюке, коротко опиши, где лежит бренное тело. Но совсем коротко, без страшных подробностей, матушка императрица не любит слышать о смерти. Глупости начнешь говорить, сразу кликнет Ушакова.

– Неужто? – всплеснула руками вдова.