Геннадий Прашкевич - Секретный дьяк

Дьяку налили, он выпил и закричал совсем устрашено:

– Всем животом служил!

– Живота и лишаем, – сурово кивнул Иван. И махнул рукой: – Вешайте.

Сразу трое казаков дружно бросились на монстра, появилась веревка. Кабатчик запричитал:

– Да уведите на площадь! Там место есть. Зачем в кабаке? У меня и притолока низкая!

– Не медля, и здесь! – твердо приказал Иван.

Но вдруг все стихло.

Откинув ногой дверь, вступил на порог господин Чепесюк – квадратный чугунный человек с изрубленным лицом. Ледяной взгляд тусклых оловянных глаз неспешно следовал от одного казака к другому, и тот, на ком взгляд задерживался хотя бы на секунду, заморожено притихал, прикидывался совсем пьяным. Впрочем, кому и не надо было прикидываться, уже был пьян.

– Это как же так, барин? – один только кабатчик не растерялся. – Это почему здесь, барин? Видишь, как у меня низко? Гости ко мне придут, а в дверях повешенный!

Иван задумался.

Может, показалось ему, но в ледяном взгляде тусклых оловянных глаз господина Чепесюка опять, как когда-то в деревне, где дрался он с хорошими мужиками, уловил что-то такое… Ну, неизвестно, что… Может, одобряющее…

– Ладно, – разрешил. – Отпустите дьяка. Пусть садится за стол, потом повесим.

Кабатчик облегченно вздохнул.

Иван спал.

Снилась ему тундра-сендуха и ураса, крытая коричневыми шкурами олешков. В урасе катались, рыча, по полу неизвестный убивец и отец Ивана стрелец Крестинин. «Ударь его!» – кричал отец, возясь с взрослым убивцем, и отталкивая от себя ногой отощавшего злого парнишку. Иван, страшась отца, вновь и вновь кидался на сына убивцы, но только сорвал с него крест, а тот, извернувшись, ударил его ножом по пальцам.

Иван просыпался.

Отрубленный палец ныл.

Вот нет пальца, а ноет, как настоящий.

Сделав глоток из штофа, поставленного прямо на полу в изголовье низкой постели, Иван взглядывал в сторону невидимого слюдяного окошечка, вздыхал, снова проваливался в сон. «Он мне Волотьку Атласова должен!» – страшно кричал во сне думный дьяк Кузьма Петрович Матвеев. Почему-то такое же повторял, смеясь в усы, низкорослый, но неукротимый маиор Саплин. Совсем оловянными глазами вглядывался в происходящее квадратный господин Чепесюк. Просыпаясь, думал: вот казаки, говоря о Козыре, упирали на длинный рост, на его шепелявость. Конечно, это не тот человек, который в санкт-петербурхской австерии гораздый был махаться портретом государя махаться…

Потом казачий голова от города Якуцка прикащик Волотька Атласов явился во сне. Вот в жизни не встречал никогда этого прикащика, а сразу его узнал – крепкий, непокрытая русая голова, нагольный полушубок, сабелька на боку, весь синеглазый. «Говорил тебе, не режь, – сказал Атласов, грозя кривым сильным пальцем. – Теперь по ночам буду являться».

«Я, что ли, резал тебя?» – удивился Иван.

«А зачем так похож?»

«Так разве виноват в том?»

Атласов пожимал сильными плечами, русый, голубоглазый, упрямо качал головой:

«Буду тебе являться».

«Да почему мне? Я не Козырь. И не предсказывал мне такого старик-шептун».

«А где Козырь?»

«Откуда ж мне знать?»

«Найди!»

«Зачем?»

«Для моего спокойствия, – непонятно ответил Атласов. И спросил: – Данило-убивец где? Где убивец Анцыферов?»

«Говорят, убит… Сожжен камчадалами в специальном балагане…»

«А Григорий Шибанко?… А Алексей Посников?… А подлый Пыха?…»

«Не знаю… Говорят, их тоже зарезали…»

Атласов усмехался:

«Тебя, Иван, тоже зарежут».

«Зачем говоришь такое?»

«А чтобы помнил», – усмехался казачий голова.

«Не ходи ко мне больше, – попросил Иван, дуя на ноющий отрезанный палец. – Ты не к тому ходишь, прикащик. Я другой. Мне надо в Апонию. Я в Якуцк зашел по дороге».

«Служения наши различны, а Господь один…», – загадочно ответил Атласов.

«Да к чему ж это?» – совсем испугался Иван.

И проснулся.

Потянулся со стоном. Попытался, не вставая, ухватить рукой шкалик, но не нашел.

Тогда повернул голову.

Слабо мерцала свеча в подсвечнике. Напротив постели сидел на лавке монах в черной рясе, куколь с головы сброшен, длинные волосы подвязаны сзади хвостиком. Очень откровенно, даже с неподобающей жадностью присосался к шкалику Ивана, потом спросил:

– Нельзя ли чего поесть?

– Нет ничего, отче.

Иван смутился, но все же понял, что видит уже не сон, а настоящего монаха. Даже узнал его. Этот монах ехал под стенами Якуцка с сумою на груди и с ружьем за плечами. Из-под долгой рясы, поддернутой к седлу, выглядывала длинная сабелька. Оружие объяснил тогда так: плохие люди нападают на проезжающих.

Припомнив все это, Иван на всякий случай сказал:

– Благослови, отче. Не по себе мне.

Монах молча благословил.

– А хорошее ль дело к чужому винцу прикладываться? – несколько осмелел Иван.

Монах понял Ивана по-своему и усмехнулся:

– Когда и пьян батюшка в храме, ничего в том страшного. За него сам Господь служит.

– А кто стать желает епископом, доброго дела желает…

– Вижу, знаешь писание, – похвалил монах.

Иван кивнул, сел в постели и опустил босые ноги на холодный пол:

– Ты не с плохим ли пришел, отче? Коли хочешь, что взять, так тут все не мое. Тут все принадлежит казне. Страшись.

– Зачем повесил монстра статистика?

– А я повесил? – Иван вдруг засомневался, но так не смог вспомнить правильное. Ответил уклончиво: – Хочу дойти до Апонии.

– Это большое дело! – глаза монаха ярко вспыхнули, он сам протянул Ивану шкалик: – На, глотни. Помощник тебе нужен. Пропадешь без умного помощника.

– Да где взять?

– А я на что?

Удивился:

– Ты?

– Ну, я, – ответил монах. – Звать Игнатий. Много сущностей знаю.

– Тогда приходи со светом. Сейчас ночь.

– Приду, – строго пообещал монах. – А строить судно лучше на камчатской Лопатке, там нужный лес есть. Найду тебя на Лопатке. Сейчас забудь меня. Но помни: ночные обещания угодны Богу. – И, не вставая, дунул на свечу.

Пока Иван шарил во тьме руками, заново зажигал свечу, в комнатке стало пусто. Дверь распахнута, а никого нет, и шкалик тоже пуст. Вздохнув, поставил шкалик на пол со стуком: «Сны тяжкие».

И вздрогнул.

В открытую дверь сонно заглянул полураздетый Похабин:

– Не спится, барин?

– Сны… Сны…

Похабин издали перекрестил Ивана, зевнув, прикрыл дверь. Скоро послышался мощный храп. «Вот все ходят, да ходят, – с некоторым опозданием рассердился Иван. – То прикащик, то монах, то теперь Похабин…» И подумал: а ведь никто ко мне не ходил, никто мне спать не мешал, пока не было винца, пока не прикладывался я к шкалику…

И решил: «Все! Не надо мне больше пить!»