Александр Соколов - Меншиков

— А я слышал, — цедил в ответ мистер Брук, — что он говорит правду только в том случае, если ему не заплатили за ложь.

— Ну что вы! — дернул губою Деби. — Петербург еще слишком мал, а населяют его слишком проницательные люди, чтобы возможны были ложные новости.

— Да я не о новостях говорю! Что вы от Шафирова требуете? Ведь самим собою можно остаться только в двух положениях: когда не являешься ничем или когда являешься всем. А барон ведь ни то ни се.

Словом, присутствие Шафирова всех очень интересовало. Хозяйка не спускала с него глаз, хозяин старался быть с ним возможно предупредительнее. Шлиппенбах догадывался, что будет какой-то „остренький“, достаточно откровенный разговор, так как Шафиров прямо и просто предупредил его, что хочет приехать к нему в гости, когда у него „случайно“ соберутся все „интересные“ резиденты.

Но разговор пока не клеился. Де Лави, мягко улыбаясь, спросил:

— А правда ли, барон, что князь Меншиков снабдил царевича Алексея деньгами, на дорогу, когда тот собрался бежать к императору, своему зятю?

— Правда, — спокойно и просто ответил Шафиров, тщательно пережевывая. — Только деньги эти были вручены ему на дорогу к отцу, а не в Австрию.

Де Лави изумленно поднял тонкие брови:

— А иначе я и не думаю!

— А кто вас знает, — хихикнул Деби. — Барон может расценить это как подтверждение того, что вы в данном случае подозреваете князя Меншикова в сознательном образе действии, что-де он все знал наперед и… намеренно толкал Алексея на обострение отношений с отцом.

— Вольно же вам так думать! — пожал плечами де Лави. — Хотя я сам, своими глазами, читал, извините, мосье, и не такие выдумки в ваших газетах. В этой связи заслуживает внимания, например, сообщение именно в ваших газетах, — это „в ваших газетах“ он дважды с удовольствием подчеркнул, — сообщение о предстоящем будто бы браке Алексея с его двоюродной сестрой, герцогиней Курляндской!

— Ну, это… — передернул плечами Деби, — немного не так.

— Так, так, — кивал Вебер, не поднимая глаз от тарелки. — Нельзя пройти мимо того, что ваши газеты были заполнены и известиями о путешествии Алексея, и о почестях, оказываемых ему в Риме… Словом, надо отметить…

— Словом, — перебил его Вестфаль, слегка горячась, — это не так.

— Ну, а вам-то, майн херр, — пронизал его взглядом Шафиров, — и вовсе вменено было в обязанность, как нам стало известно, обращать особое внимание на все относящееся к Алексею и при случае… — намеренно сделал паузу.

— Что? Что „при случае“? — потянулся вперед мистер Брук и даже руку поднес ковшиком к уху.

— И при случае, — продолжал Шафиров, дергая нижней губой, — деятельно заступиться за сего претендента на русский престол.

Вестфаль задвигался в кресле.

— Ну, знаете, барон, это уж слишком! — пробормотал он, зло кривя тонкие губы. — Подобные речи убедительно подтверждают…

— А что, господа, — перебил его Брук, — разве все в этом деле так-таки было без сучка без задоринки? Обратимся к фактам… Ведь Меншиков же содействовал посылке за границу на четыре года Гюйсена, этого дельного, порядочного воспитателя царевича. Разве этим князь не толкнул Алексея опять в пагубную для него среду?

— Что же имел в виду князь Меншиков. действуя таким образом? — спросил Шлиппенбах. — Возвести Екатерину на русский престол после смерти Петра Алексеевича? Так, мистер Брук?

— Может быть, может быть…

— Но она так недавно сошлась с государем! И притом… Словом, нужно было обладать сверхъестественной прозорливостью, чтобы угадать в ней будущую царицу!

— А чем объясняется все-таки, что князь Меншиков в этих условиях не принял мер к удалению Алексея из „пагубной для него среды“, как выразился мистер Брук? — процедил Деби, отпивая из стакана. — Тем более, что Он же отвечал за его воспитание?!

— По той, очевидно, причине, мейн херр, — сдержанно, важным тоном ответил хозяин, — что ему просто было не до этого. Он слишком за многое отвечал.

— Слов нет, удаление Гюйсена — громадная ошибка, — вставил Лави, — но видеть в этом тонкую интригу решительно нет никакого основания. В этом, — кивнул Шлиппенбаху, — я с вами согласен.

— А таскать за волосы? А намеренно приучать к пьянству? — насмешливо-отчетливо спросил Вестфаль, кривя губы. — Это тоже обычные методы воспитания?

— Я понимаю, о чем вы хотели сказать, — ответил Шлиппенбах совершенно серьезно. — Князь Меншиков трепал Алексея за волосы. Пусть будет так. Но здесь это принято! Здесь все наставники таким образом наказывают своих воспитуемых! Пьянствуя же, Алексей просто подражал окружающим… А что вы скажете об исключительно разумном браке царевича с принцессой Шарлоттой? — спросил в свою очередь Шлиппенбах, подняв брови. — Об этом вы как полагаете?

— Брак был устроен Гюйсеном, — буркнул Деби.

— Да, Гюйсеном, — согласился Шлиппенбах» — агентом князя Меншикова, — подчеркнул, — с полного одобрения последнего. Так? И это, несомненно, говорит в пользу князя. Несомненно! Так как он вполне разделял стремление государя к тому, чтобы с этой стороны хорошо устроить царевича.

Он мельком взглянул на Вестфаля и, переведя взгляд на Деби, продолжал:

— Да, именно так. Сомнений в искренности Александра Даниловича эта женитьба не вызывает. И если позднее отец пришел к убеждению устранить сына, то князь Меншиков тем более не стал отклонять государя от этого намерения, так как ему было безусловно легче прийти к той же мысли. Не так ли?..

— Как бы то ни было, — вставил Брук, — а смерть царевича Алексея избавила князя Меншикова от большой заботы. Не так ли? — спросил с заигравшей в глазах злой улыбкой. [52] В своих мемуарах Брук написал, что царевич был отравлен и что он, Брук, лично присутствовал при этом событии.

— Да, — согласился хозяин, — в этом я с вами согласен. Но… почему только князя Меншикова?

— Вот именно! — вмешался де Лави. — А государя? Он не меньше князя должен быть доволен успехом своего ми-нистра Толстого, так как если он не привез беглеца, государю, как известно, предстояла бы большая опасность! Отсутствие наследника возбуждало надежды, недовольных и дало им смелость составить заговор против своего монарха. Это ведь двадцать девятый заговор, открытый со времени вступления Петра Алексеевича на престол! — И вздохнул. — К счастью, о нем узнали вовремя! Шафиров молчал, как будто разговор вовсе его не касался. Разделавшись с стерлядью, он принялся за голову поросенка.

— Вот это добро! Это я понимаю! — бормотал, проникая вилкой во внутренность черепа. — Где такую благодать можно найти за границей? Не-о-быкиовенно!..

— Кушайте, кушайте, — радушно улыбался хозяин.

«Вот и столкнул лбами господ резидентов! — думал Шафиров, с хрустом, разгрызая поджаристое поросячье ушко. — Нового, правда, не много, но… кое-что выясняется… А Шлиппенбах-то, Шлиппенбах!.. Как рассыпается! Оно, правда, понятно. Представитель хищной, но трусливой державы, трепещущей за свои новые приобретения. Видимо, получил строгое указание от своего „великого курфюрста“ всячески задабривать нас… Фридрих-Вильгельм — скопидом, немецкий Иван Калита… копит для Пруссии средства стать могучей державой. Что-то уж очень, ластится его резидент!.. Эт-то надо проверить… Почему молчит Вебер? Сочувствует нам? Судя по всему, что он пишет о нас, и по осгаль. ному видно, так… Резидент ганноверский!.. Понятно… Король английский, он же и курфюрст ганноверский. Хозяин. Скажи только что-нибудь в нашу пользу!.. Брук, донесет… и тогда… Н-да-а, тут херр Вебер, не хочешь, да замолчишь!..». [53] Позднее, желая подчеркнуть неприязненное отношение Англии к России, король отозвал Вебера из Петербурга, не заменив его другим резидентом.