Александр Соколов - Меншиков

— Да здесь дороги везде одни! — сердито отмахивался Данилыч. — Везде не мед! Надо было, братцы, рассчитывать загодя! Хорошо пахать на печи…

— Опять — земля здесь, — не слушая его, тянул Головин. — Вот это сейчас камень, а это болото. Земля-я! — потянулся так, что затрещало что-то под мышками. — В этой земле только лягушкам водиться!

Апраксин вздыхал:

— Тя-же-ло!

Сильно встревожило Петра известие о движении Карла к Пернау.

— В Новгород! — приказал Меншикову. — Поедем завтра с рассветом. Ты да я… Распорядись, чтобы подали вовремя, да и перекладные по пути без задержек чтоб были. Надо, мин брудор, спешить, — мотал головой, — надо мчаться!..

Восемь дней в Новгороде поджидали войска, вышедшие из Москвы. Здесь, в Новгороде, явился со своей свитой к Петру Карл-Евгений герцог фон Круи, предлагавший ему свои услуги еще в 1698 году, в Амстердаме. Его рекомендовал как опытного и талантливого военачальника австрийский император Леопольд.

Очень радушно, по-русски, приняв фон Круи, Петр немедля начал знакомить его с обстановкой, терпеливо вводить в курс всех дел, связанных с подготовкой к предстоящим боевым операциям.

Около двух недель занял поход под Нарву. Передовые полки шли, месили липкую грязь на проселках западным берегом Ильменя, направляясь на юг до реки Мшаги; оттуда они повернули на северо-запад левой стороной Луги, 20 сентября переправились через Нарву.

С утра до ночи моросило. Холодный северный ветер с непостижимым упорством гнал в серо-свинцовом небе белесые космы туч, затягивал окрестности мелкой сеткой дождя, беспощадно трепал обнаженные ветви деревьев. В нахохлившихся избах запахло кислой печной сыростью, прелью.

Данилыч день-деньской на ногах. Вставал при огне курной нагорелой лучины, когда «еще черти на кулачках не бились». И сразу начиналась обычная кутерьма. Хлибко чмокала черная, разбухшая дверь, в избу вваливались подрядчики, артельщики, ходоки, натаскивали грязь на лаптях, сапогах, уминали ее на полу рябыми дорожками. А кругом хаты в опроставшихся, без клади, телегах, заполнивших зелено-оловянное гороховое поле возле околицы, ждала своей очереди толпа возчиков. И молодые, безусые парни, и пожилые, и древние старики, сидевшие в порожних телегах уже не по-мужичьи, а по-бабьи — с прямо вытянутыми ногами, с напряженно, высоко и слабосильно поднятыми плечами, с бесцветными, жалко-грустными глазами, — терпеливо ждали: «Можа, ослобонять…»

Иногда возле леса, пересекая поляну, проскакивал заяц-беляк в своей пегой осенней шубенке — где темные плешины, а где уже вылезла новая белая шерсть. И тогда обязательно кто-нибудь из безусых парней бил в ладоши, кричал:

— У-ох, косой!.. А-та-та-а!..

— А, чтоб тебя! — замахивались на него старики. И, думая о своем, толковали: — Хуже зайцев ноне мы, мужики. Одно слово — как высевки в решете: дыр много, а выскочить некуда.

— К сатане нешто, в пекло?

— Да хоть бы и взаправду к сатане! — хорохорились кто помоложе. — Что нам сатана? Начихать на его поганую харю!

— Ти-иша, тиша! — унимали таких старики. — Воёвники! Мало сгоряча не ирои. Только оно… наперед сопли выбейте!

— Да-а, как можно, чтобы кваситься этак? Держут да и держут! Приходится до того, что — шабаш!

— Ну вот видишь! К тому и ведет.

— Может, Лександра Данилыч, коли толкнуться к нему, подсобит, похлопочет у государя, чтобы нас, беданюх, по домам бы обратно погнали? Коли к случаю, редкий, бают, он до нас человек.

— Подсо-обит, коль к случаю, — ухмылялись ребята. — Одно уж того для, чтобы вам угодить.

— Коли такое-от сталось, — не слушали их старики, — что же делать? Толкнуться! Может, оно и… поможет.

Крестились:

— Дай бог!

Дороги разъезжены — сущее подобие хлябей морских, О выбоинах и колдобинах, по которым едешь как поперек гряд, бережешь зубы, уже давно речи нет — пошли нырки да ухабы, в которых и возу не видать, как осядет, а лошадь в гору идет, как из земли, и опять ныряет головой в яму с жижей на дне по самую ступицу.

— Уж такая каторга, — жаловались подводчики. — Заставил государь хрен носом копать.

— В этакую раздорожицу какая возка — слезы!

— Греха тут не оберешься. Так ты это и понимай.

— Хитрого нет.

— Главная причина — перегоны большие, опять же это — корма никудышные.

— Да ты вон поди, с ними поговори!

— И все-то, братцы, как я погляжу, — с мужика. И ты тянешь, и конь тянет, а обоим падать. Я так понимаю — без повала тут нельзя.

— Правда! Коли теперь нас не воротят — тут нам и ноги протягивать. Истинный бог!

— Ну вот и пошел бы, сказал, кому надо. Насчет разговору ты ловок.

— А то нет! Я разговаривать с кем хошь могу… Ежели теперь по-настоящему — как? Сам не падай и другого не роняй. Привез ты, к примеру, крупу, толокно, сгрузил куда надо — и всё. Поворачивай! Пусть другие теперь…

— Ничего, мужики, — говорил Меншиков просителям-ходокам. — Кошка с бабой всегда в избе, а мужик да собака всегда на дворе… Так-то оно! Помучимся — так научимся. Распустим всех, когда время придет.

Петр выходил из себя.

— Через пень-колоду работаете! — Топал, кричал на подрядчиков. — Только плакаться, канючить, кланяться мастера! Шапками под мышками мозоли натерли, а дела чуть! Когда теперь, при этаком вашем подвозе, полки подойдут? Как с провиантом-приварком?

Думалось:

«Вот когда ясней ясного видно, что у нас лежебочества много, что весьма мы туги на подъем».

Только к середине ноября удалось собрать под Нарву около тридцати пяти тысяч солдат да полторы сотни орудий.

Очень медленно подтягивались и тылы.

Петр как прибыл, так сразу помчался к Ивану Юрьевичу Трубецкому, новгородскому губернатору. Тот прибыл к Нарве еще 9 сентября. С собой Петр взял герцога фон Круи генерала Дукодре да двух бомбардирских сержантов — Меншикова Александра и Василия Корчмина.

Круи сосредоточенно моргал голыми веками, поглаживал сизый нос, беспрестанно кашлял и очень много писал.

«И чего строчит? — думал, косясь на него, Алексашка. — Будто всю память прожил. С утра, а как из винной бочки несет. Хорош, видно, гусь!»

«Я рискую, несомненно, своей жизнью, — сообщал после своим фон Круи, — ради наслаждения властвовать над врученной мне армией русских крестьян. Сейчас я под Нарвой. Остатки этого довольно мощного сооружения более прекрасны, может быть, теперь, когда оно обросло мохом и вообще постарело, чем прежде, когда оно являло себя во всем своем суровом великолепии. В те времена это была только крепость, а теперь это прекраснейший памятник строительного искусства славян».

Петр все осмотрел, обшарил, ощупал, облазил все закоулки. Вопросов, против обыкновения, почему-то не задавал. Осмотрев лагерь, принял генерал-лейтенанта барона фон Галларта, прибывшего от короля Августа для производства инженерных работ. Тоже считался большим человеком по инженерной части, побывал, как докладывал Петру, в пятнадцати знаменитых сражениях. Битый час говорил о себе. Петр рассеянно глядел барону в гладко выбритое, сухое лицо, хмурился, думал свое. Стремясь со всем вниманием и возможно быстрее изучить обстановку, все обдумать, разработать, наладить, вложить в дело осады все уменье, весь свой организаторский дар, он, краем уха слушая генерала, прикидывал: с чего начинать?