Айван Моррис - Благородство поражения. Трагический герой в японской истории

Одним из немногих случаев, когда напряжение у добровольцев камикадзе выходило на поверхность, было извещение, что их не включили в состав той группы, на которую они рассчитывали, или когда при каких-то особых обстоятельствах им удавалось выжить и приходилось переживать ужасное состояние возвращения обратно на базу. [859]Для офицеров, командовавших отрядами камикадзе, процесс отбора был трудным, временами — мучительным. Большинство из их подчиненных горели желанием быть посланными сколь возможно скорее, и горячая благодарность немногих отобранных зачастую перевешивалась плохо скрытой горечью остальных. [860]Это случалось не потому, что летчики хотели поскорее разделаться со своей работой, хотя не исключено, что иногда подспудно вызревали и подобные мотивы, но оттого, что они уже настроили себя на выполнение столь из ряда вон выходящего задания и боялись, что, если операции камикадзе будут прекращены, или внезапно спадет уровень противостояния, они навсегда останутся позади тысяч своих товарищей, которых решимость не оставила до конца. Типичное чувство «покинутости» ощутил подчиненный, когда вице-адмирал Угаки, ответственный за все операции камикадзе с острова Кюсю, отправлялся в свой собственный самоубийственный полет в самый последний день войны. Старший офицер 5-й воздушной армии капитан Миядзаки попробовал переубедить Угаки с помощью того довода, что подобная атака неуместна, однако адмирал был непреклонен и приказал подчиняться его приказам. Вскоре Угаки вышел на летное поле, неся с собой лишь короткий самурайский меч и бинокль:

Капитан Миядзаки стоял спокойно и торжественно, но, наконец, не в силах больше сдерживаться, шагнул вперед и сказал: «Пожалуйста, возьмите меня с собой, адмирал».

Угаки твердо ответил ему: «У вас есть более чем достаточно дел здесь. Вы остаетесь».

Для Миядзаки этот отказ был слишком сильным ударом. Он остался стоять, но разразился рыданиями, плача открыто и не стыдясь, пока остальные проходили мимо. [861]

Из тысяч добровольцев, вызвавшихся на самоубийственные задания того или иного рода, лишь горстка пережила войну. Реакция этих людей на свою странную судьбу бросает некоторый свет на психологию камикадзе. Среди выживших были входившие в Особое армейское соединение специального назначения «Кацура», поднявшиеся в воздух на двенадцати истребителях майским утром 1945 года. К тому времени большинство самолетов представляли собой разболтанные ящики, отремонтировать которые не представлялось никакой возможности. Только трем истребителям удалось сколько-нибудь приблизиться к цели; девять остальных были вынуждены или выброситься с парашютом, или совершить экстренную посадку, и пилоты ждали замены самолетов, а тут в августе кончилась война. Семь человек, переживших ту «атаку», собрались двадцать один год спустя в храме рядом с их старым летным полем. [862]После стандартного «последнего завтрака» камикадзе, состоявшего из риса и сушеной каракатицы, они обменялись чашечками сакэ в память о прошлых героических днях. Один из оставшихся в живых — адинистратор-сельскохозяйственник средних лет — сказал, что эта встреча наполнило его «горячей ностальгией по тем временам, когда я был так чист, что ни о чем не думал, кроме того, чтобы умереть во славу своей нации», и он задумчиво высказал желание «встретить свое прошлое».

Немедленной реакцией бойцов-камикадзе, когда они понимали, что их операция не увенчалась успехом, или что у них уже никогда не будет случая принять участие в какой-либо операции, было сочетание предельного разочарования и отвращения к себе, преодоление которых занимало иногда годы; они не только не испытывали никакого удовольствия от того, что остались в живых, но, напротив, — многие изо всех сил стремились избежать неожиданной отсрочки, убивая себя. Сакаи Сабуро, воздушный ас, принимавший участие в атаке на Иодзима, сообщал о случившемся в одну из ночей, когда он наткнулся на летчика, пережившего самоубийственную атаку; молодой человек прятался в темноте у взлетной полосы, его пришлось ставить на ноги и отводить к командиру. [863]Когда Ватанабэ Сэй сказали, всего за два дня до того, как он должен был отправляться для самоубийственной атаки на Улитхи, что война окончилась, и он вскоре сможет спокойно вернуться домой, «я плакал и чувствовал себя оскорбленным. Меня лишили смерти». Описывая реакцию своих товарищей-добровольцев, Ватанабэ говорил репортеру: «Мы были потрясены и ошеломлены, многие плакали. Мы так тщательно готовились к операции, а теперь пришлось от нее отказываться». Ход военных действий, как он заметил двадцать пять лет спустя, сохранил ему жизнь, однако, если бы ему сегодня снова можно было стать камикадзе, он бы не колебался. [864]

Уровень выживаемости среди торпедников и «потрясателей океана» был почти на нуле. Однако, один американский морской офицер вспоминал о спасении троих камикадзе, у торпед которых случились неполадки с моторами и их несло в открытый океан из Манильского залива в январе 1945 года. [865]Много времени спустя американским летчиком было замечено какое-то странное суденышко, и он доложил о его местоположении ближайшему эсминцу. Торпеда пришла в негодность, и, когда вражеский корабль стал приближаться, японцы попытались совершить харакири. У них уже не оставалось достаточно сил, чтобы провести самоубийство, и американскому офицеру удалось их обезоружить и поднять на палубу эсминца, где он помогал их выхаживать, и, наконец, ему удалось убедить их не расставаться с жизнью. Похожая история произошла с двадцатидвухлетним морским летчиком, младшим лейтенантом Аоки Ясунори, старый и разболтанный самолет которого ударился о воду, когда тот пытался врезаться в эсминец у берегов Окинавы в мае 1945 года. [866]Спасенный против своей воли, он отвергал все предложения еды и сигарет. Поскольку бежать было невозможно, Аоки понял, что оставался единственный благородный выход из положения, и попытался покончить с собой, прокусив себе язык и давясь кровью. Когда и это ему не удалось, он попытался повеситься на скрученных веревках, но был замечен охранником. Тогда стало ясно, что смерть решила обойти его, и он обречен остаться в этом мире. [867]В нескольких других случаях летчики, каким-то чудом выжившие в таранных атаках, умоляли своих пленителей убить их, или дать им возможность покончить с собой, — все эти просьбы, насколько известно, были отклонены.

Не требуется больших усилий воображения, чтобы понять реакцию выживших камикадзе. После того, как они отказались от жизни и психологически приготовили себя к тому, чтобы последовать за своими предшественниками в ничто, мысль о том, что они (буквально и фигурально) «не попали на корабль», вызывала ощущение отчаяния от бесчестья, а перспектива ожидания следующей возможности совершить свой «последний» вылет, должна была часто казаться непереносимой. Это ощущение обще и для тех людей, кто по какой бы то ни было причине всерьез пытался совершить самоубийство, но не смог; однако в случае с бойцами камикадзе оно было усилено самурайскими традициями и героическим этосом страны. Летчик, приготовившийся к самоуничтожению, прошедший разнообразные ритуалы прощаний перед отлетом, был вынужден теперь возвращаться на базу, не найдя цели, и страдал самой сильной формой душевного расстройства, поэтому неудивительно, что многие из них намеренно разбивали срои самолеты даже не приблизившись к цели, дабы только не подвергнуться столь мучительному перепаду. Все знакомы с тем неудовлетворением, что возникает в повседневной жизни, когда кто-нибудь внезапно возвращается после того, как со всеми попрощался, или — что еще хуже — вообще не может уехать. Насколько же более сильным оно должно было быть у живых богов в Японии военного времени!