Димитр Димов - Поручик Бенц

– Ей тогда было шестнадцать лет, – пояснил Гиршфогель, сверкнув глазами.

– Она была тоненькой, анемичной и болезненной, с синими кругами под глазами – эфирное создание. Здороваясь с ней, вы не чувствовали прикосновения ее руки.

– Кто не чувствовал? – спросил Гиршфогель, словно нарушая на миг правила игры.

– Я, – сказал Андерсон, – по иногда и Клаудиус, который забивал ее бедную голову своими теориями о роли аристократии. Она многое понимала и по-своему оценивала. И все же я не могу представить себе человека, более обманутого своими иллюзиями, нежели Клаудиус.

– Она славно отомстила ему! – заметил Гиршфогель.

– Бессознательно. Можете представить себе, какое впечатление произвел на нее угрюмый и нелюдимый Рейхерт! Она уже вращалась в свете, но не умела разбираться в людях. Встреча произошла на каком-то благотворительном бале. Изо всех присутствовавших летчиков Рейхерт был наименее знаменитым. Кто-то из подруг показал ей на него. Фрейлейн Петрашева благоволила окинуть его взглядом, и я бы не сказал, что свысока. Рейхерт без малейшего подобострастия, даже с несколько скучающим видом разговаривал с молодой, красивой высокопоставленной дамой. Фрейлейн Петрашева с корзинкой в руках с серьезным видом продавала розы. Но увидев, что он уже разговаривает с Клаудиусом, подошла к ним. Клаудиусу ничего не оставалось, как познакомить их, несмотря на скверные предчувствия. Рейхерт спросил, не обладают ли ее розы волшебным свойством оберегать летчиков от гибели. Клаудиус выразил сомнение, сказав, что цветочница – наполовину союзник, наполовину враг. Рейхерт все же взял одну розу и заявил, что проверит ее свойства в полете через два дня. Они обменялись удивленными взглядами. Я думаю, что Рейхерт не сразу принялся ухаживать за ней. Через неделю его портрет был напечатан в газете в рубрике «Я знаю все». Следовало описание воздушного боя, в котором он отличился. Его наградили орденом. Собственно, с тех пор я стал очевидцем дальнейших событий. Рейхерт проводил все свои отпуска в Софии. Мне кажется, что изо всех его амурных приключений последнее было самым возвышенным. Я не претендую на особую осведомленность, но достоверно знаю, что он хотел жениться на фрейлейн Петрашевой. Он происходил из старинной дворянской семьи. Клаудиус с уважением отзывался о нем. Но Рейхерт был страстный картежник. Только покер и алкоголь отгоняли от него кошмарный призрак объятого пламенем аэроплана. В самом деле, я не представляю себе более страшной смерти. Однажды вечером мы вместе с ним шли от Петрашевых. Он был слегка навеселе. Когда мы прощались, я спросил, почему он пожелал стать летчиком. «Из тщеславия, – с горечью ответил он. – В Карлсруэ я был свидетелем пылких оваций, которыми толпа приветствовала Рихтгофена. Я решил стать таким, как он». Таким, как Рихтгофен! Я думаю, что вскоре он предпочел бы валяться в грязи в окопах. Но летчикам хорошо платят, а женщины окружают их ореолом величия. Суеверие сделало его мрачным, а бедность – надменным. Он свысока глядел на всех, жестоко оскорблял болгарских летчиков. Но все были единодушны, что в храбрости ему не откажешь. Храбрился он из самолюбия, и это стоило ему больших усилий. Я говорил вам, что читал его письма фрейлейн Петрашевой. В них проглядывает ужас, который он испытывал при каждой встрече с неприятелем, при первых выстрелах пулемета. Затем, судя по его словам, он впадал в транс и превращался в жестокого и хладнокровного убийцу. Он безжалостно убивал противника, даже когда мог пощадить его. Сбив восьмой неприятельский аэроплан, он стал страшилищем в своем секторе фронта. Его аппарат всегда стоял наготове и вылетал по первому телефонному звонку. Англичанам пришлось вызвать против него знаменитого капитана Грина. И они добились своего. Что же касается его любви, в ней по-прежнему было что-то роковое. Он появлялся с фрейлейн Петрашевой в самом изысканном обществе, устраивал свидания при любых обстоятельствах. Рейхерт был лишь на три года старше ее. Фрейлейн Петрашева уверяла, что испытывала к нему лишь физическое влечение, но я не верю в это.

– Она никогда не лжет, – задумчиво сказал Гиршфогель, и впервые его голос прозвучал без обычной язвительности. – Если бы она чувствовала нечто большее, она бы вышла за него.

– Он действительно хотел этого, но получил отказ и уехал на фронт. Только богатая жена могла избавить его от унижений вечного безденежья. Жизнь его пошла прахом. Карточные долги росли с каждым днем. Метания между страхом и желанием отличиться, зависть к славе Эшвеге вконец расстроили ему нервы. В письмах к фрейлейн Петрашевой в потоке любовных признаний и проклятий он называл ее сладостной убийцей. В то время английские летчики стали особенно дерзко атаковать его. У него появились явные признаки страха и нерешительности. Несколько раз он позорно оставлял без прикрытия своих ведомых штурмовиков. Вконец истерзанный и униженный, он безрассудно бросился с испорченным пулеметом на капитана Грина… Уже за несколько дней до гибели он не владел собой. Я говорил с механиками на аэродроме, и они подтвердили это. Любовь – разновидность безумия!..

– Но только не для нее, – быстро отозвался Гиршфогель.

Андерсон отправил в рот последнюю ложку десерта и сказал, глядя в упор на Бенца:

– Я уверен, что ее до сих пор терзает совесть.

– И вы верите в это? – почти закричал Гиршфогель.

Андерсон сохранил спокойствие.

– А вы не верите? – спросил он.

– Ни на миг, – твердо ответил Гиршфогель.

На лице Гиршфогеля Бенц заметил первые признаки приближающегося приступа малярии.

Наступили тихие, удивительно теплые, солнечные дни. В сладостном томлении и напрасных надеждах на мир уходила осень. Усталая тишина нарушалась далеким стрекотом учебных пулеметов или рокотом аэропланов в лазурной вышине, которые, как ангелы разрушения, пролетали над городом. Из казармы доносились звуки губных гармоник и грустные народные песни, в которых звучала страстная тоска по далекому оставленному крову, по покинутым женам и невестам. Бесхитростные, трогательные слова замирали вдали. А надо всем высился синий балдахин неба, безмятежный и безоблачный, как будто на земле не было ни смерти, ни голода, ни отчаяния.

Грустная прелесть болгарской осени наполняла душу Бенца неизбывным томлением. Он ясно понимал, что Елена устала, пресыщена и, быть может, разочарована жизнью. О, да!.. Ведь, несмотря на окружающую ее роскошь и светские успехи, она мечтает обратиться в пепел. У него уже вошло в привычку проводить послеобеденный час у Петрашевых. Во время краткой, беззаботной передышки, в суесловии праздных разговоров, Бенц видел Елену во всем многообразии ее облика – возбужденной и безразличной, серьезной или бесшабашно легкомысленной. Они стремительно сближались друг с другом. Бенц отдавался этой нарастающей близости, не смея верить в счастье и испытывая мучительный трепет, настолько сладостный, что он был для него дороже утраченного покоя. Да и сама безнадежность разве могла что-либо прибавить к его любви или отнять у нее?