Димитр Димов - Поручик Бенц

– Сильви.

В дверях показалась горничная с базарной сумкой. Яркий свет упал на ее грубоватое смуглое лицо с густыми бровями и чересчур яркими губами, застывшее в маске восточной невозмутимости.

– Солдаты спрашивают о господине, – сказала она по-французски.

– Сейчас иду, – поспешно ответил Бенц.

Он поднялся, намереваясь выйти на улицу и отпустить солдат; он сделал это, как пьяница, которого отрывают от бутылки. Солдаты должны ехать дальше, в Софию. Только и всего!

– Значит, уходите? – воскликнула Елена, и Бенц уловил в ее голосе гнев и боль. – Но воля судьбы сильнее вашей гордости и вашего презрения ко мне… Вы слышите?…

– Боже мой, Елена!.. – беспомощно пробормотал он. – Как можете вы думать, что я вас презираю?

Они стояли у дверей. Вдруг она бросилась к нему, стараясь всеми силами оторвать его руку от двери, а слова ее доносились, как показалось Бенцу, из недосягаемой дали:

– Вы не уедете!.. Не сейчас! Не в эту ночь, которая никогда не повторится для вас!.. Никогда, вы слышите, никогда!..

Голос ее звучал все более страстно. И у Бенца снова закружилась голова, словно эта женщина подвела его к краю той пропасти, откуда судьба невидимыми нитями правит жизнью.

Бенц отпустил ручку двери и, изможденный нервным напряжением, опустился в ближайшее кресло. Руки у него дрожали. На миг ему показалось, что и Елена в таком же состоянии. Придя в себя, он вновь услышал шаги в коридоре, на этот раз медленные, тяжелые. Нерешительный бас пророкотал за дверью:

– Herr Oberleutnant!..

Елена открыла дверь.

Изумленный ефрейтор застыл по стойке смирно. Его синие глаза с робкой готовностью смотрели на нее.

– Я остаюсь здесь, Лаугвиц, – поспешно сказал Бенц, – а вы свободны. Можете ехать в Софию.

Ефрейтор часто заморгал глазами и закусил нижнюю губу. Он почтительно глядел на Бенца, но, видимо, ему стоило немалых усилий удержаться от возражений.

– Исполняйте! – строго сказал Бенц. – Отправляйтесь немедленно в Софию. Я остаюсь здесь. Мы не можем ни оставить фрейлейн одну, ни взять ее с собой. Вы меня поняли?

Ефрейтор кивнул.

– Вы свободны, – сказал Бенц.

Но ефрейтор, вместо того чтобы повернуться кругом, по-прежнему стоял, испытующе всматриваясь в лицо Бенца.

– Herr Oberleutnant… – промолвил он, – прошу вашего разрешения остаться с вами.

– Вы не обязаны оставаться здесь, – волнуясь, сказал Бенц.

– Мы тоже должны остаться, – настаивал ефрейтор.

– Чтобы оберегать фрейлейн? – шутливо спросил Бенц.

Ефрейтор поглядел на Елену с немым восхищением.

– Так точно, – подтвердил он серьезно.

Рокочущий бас синеокого великана слегка дрогнул.

Бенц ужинал вместе с солдатами. Когда он выходил из столовой, возникшая откуда-то Сильви прошептала:

– Mademoiselle приглашает вас в свою комнату.

И Бенц пошел. О боже, прости его, он не мог не пойти!.. Это было выше его сил. Он входил в комнату чуть не со смертным ужасом в груди. Елена стояла перед ним в голубом шелковом пеньюаре, вышитом золотыми арабесками. Несколько секунд Бенц оставался посреди комнаты, неподвижный, без мыслей, пока наконец не шагнул к голубой фигуре, которая, вдруг вспыхнув розовым пламенем, поглотила его как бездна.

В минуту эфемерного проблеска счастья Елена согласилась стать женой Бенца. В глубине души она считала это жертвой, которой искупала свою страсть. Бенц и Елена решили, что они уедут вместе к матери Бенца в Киль и там обвенчаются. До конца войны Елена останется с его матерью. Но хватит ли у Елены сил на такую жизнь? Она соглашалась на все со свойственным ей бездумным легкомыслием. Сможет ли изнеженная женщина ужиться со старухой, воспитанной в строгих традициях солдатской семьи? Как посмотрит будущая свекровь на сигареты снохи, на ее наряды, манеры? Примирится ли она с ее восточной ленью и отвращением к домашним делам и заботам? Не будут ли роскошь и расточительность иностранки претить скромной старой женщине, как не раз претили Бенцу?

Ротмистру Петрашеву с сестрой досталось в наследство большое состояние, позволявшее им не стесняться в средствах. Кроме доходов с нескольких жилых домов в Софии, они получали доходы с отелей деда в Стамбуле. А у Бенца всего-то было, что мундир и более чем скромное жалованье поручика медицинской службы. Богатство Елены, с которым он сталкивался на каждом шагу, наводило его на грустные размышления. Правда, сейчас шла война, и даже самые состоятельные старались жить скромно, не раздражая людей своим богатством на фоне всеобщей скорби и разорения. Исчезли внешний блеск, кутежи и показное мотовство. Но когда война кончится, сможет ли Бенц подняться до привычной Елене среды? Конечно, он уйдет в отставку, станет жить с Еленой в Софии или Стамбуле и будет создавать себе клиентуру. Но сколько ему потребуется терпения, на какие унизительные сделки с совестью придется ему идти, пока он станет модным врачом и начнет зарабатывать достаточно. И потом, сможет ли он заниматься врачебной деятельностью только ради денег? Ах, как много обстоятельств углубляло и без того страшную пропасть, отделявшую его от Елены!..

Бунтовщики не вступили в город ни ночью, ни на следующий день. Они с ходу прошли станцию и двинулись на Софию. Лишь небольшой отряд завернул в город, убив двух попавшихся под руку офицеров, и скрылся. Лаугвиц с солдатами уехали утром. Прощаясь с ефрейтором, Бенц заметил, что тот чем-то расстроен. И на самом деле, нет горше печали, чем унести с собой незабываемый образ женщины, которая никогда не будет твоей. Даже в самых простых и бесхитростных душах красота Елены пробуждала какую-то острую меланхолию – словно, увидев ее, каждый сознавал вдруг, сколь велик контраст между мгновениями, проведенными с нею, и унылой вечностью, в которую канет наша жизнь.

– Как прикажете доложить в Софии? – спросил ефрейтор, прежде чем сесть в машину.

– Скажите, что я остался здесь в ожидании шестой этапной комендатуры.

Лаугвиц нервно покусывал губы. Бенц объяснил ему, что в их действиях нет ничего предосудительного: Лаугвиц получил приказ Гаммерштейна следовать в Софию, а Бенц – телеграмму, в которой ему предписывалось присоединиться к этапной комендатуре. Лаугвиц согласился с его доводами. Для немецкого солдата нет ничего убедительнее приказа, даже самого бессмысленного. Бенц тоже понимал неразумность приказа, если вообще можно было в эти дни говорить о разуме. Нечего удивляться, если в одно прекрасное утро на улицах города появятся французские патрули. Но мог ли он оставить Елену или, что было столь же рискованно, брать ее с собой, не зная, что делается в Софии? В хаосе мыслей настойчиво пробивалась одна – ротмистр Петрашев или генерал Д. не могут не встревожиться и сами пришлют за Еленой в X.