Юрий Петухов - Громовержец. Битва титанов

Он видел, как струги в дальней цепи встали, замерли. Потом ближние пошли к берегу напрямую… и снова стали, на безопасном расстоянии — три больших струга. А еще по два, справа и слева, хода не сбавили, двинулись наискось, в обход. Этого и следовало ожидать — вой Кроновы засекли их, теперь не будут лезть на рожон, теперь зажмут их, обложат как медведя в берлоге и задавят, перережут всех до единого.

Ворон глядел на струги.

А с берега вой его били стрелами да дротиками княжьих людей, били беспощадно, люто, зная, что скоро бить будут их — столь же люто и беспощадно. Кроновы дружинники тонули — иные пронзенные летучей смертью, иные с оцепеневшими, неподвластными от студеной воды руками и ногами. Обломки струга пылали — чья-то горючая стрела зацепилась, нашла сухую дощечку. Погребальным кострищем горел струг, на котором еще недавно смеялись в голос, дышали ветрами морскими вольными в полную грудь.

— Ты не высовывайся, внучок, но гляди в оба, — сказал на ухо маленькому Икосу дед, — гляди и запоминай!

Сказал — и ощутил, как затрепетало, задрожало крохотное тельце. Страшно, очень страшно, но глядеть надо, когда еще такое увидишь на Крете. Недаром почти что день целый пробирались сюда глухими тропками козлиньми, ползли где, на четвереньках шли, через ямищи прыгали. Он сам-то старый, скоро его зароют в пещере, там и отцы и деды с прадедами зарыты, туда хода нет… А вот внук пускай глядит, будет рассказывать в племени, не сейчас, потом, будет кусок иметь всегда, не помрет… Спасибо сын младший, отбившийся, изгой проклятый, упредил тайком, передал весть через своих, горяков, вот и поспели.

— Все запоминай, — повторил дед, черный как смоль, заросший волосом до глаз самых, одетый в козью шкуру на чреслах, кривоплечий с детства, кривоногий, но самый родной из всех.

И внук кивнул, смирил дрожь. Надо глядеть, надо запоминать. Он такого и впрямь не видывал, только в сказках дедовых слыхал. Не было в их племени людей подобных — прямых, высоких, с волосами будто пена морская. Скалы метали они… разве можно скалу бросить?! Нет, никогда не видал он таких — злых и всемогущих, в сравнении с которыми звери дикие подобны овечкам и козлятам. Страшно было, поди, уйми дрожь.

— Не-е, не люди то, — снова зашептал в ухо горячо дед, — люди как мы, обыкновенные, простые. А то боги, внучок! Боги да титаны. Сколь помню себя силу копили. А нынче, видно, пришло время их битвы. Люди так не бьют друг дружку… Все запоминай!

Дед знал, что светловолосые рыщут по всей Крете, вылавливают соплеменников-горяков, зовут к себе, еду дают, одежу справную. Только идут к ним единицы, изгои идут, по пальцам одной руки пересчитать, а все прочие прячутся, к богам идти — добра не жди, разве можно угадать, что у бога в голове: сегодня накормит-напоит, завтра жизни лишит. Боги! У них своя жизнь. У горяков своя. И нечего мешаться, нечего гневить сильных да могучих. Лучше от них подальше держаться… Но когда племя долгим зимним вечером в редкие сытые времена собирается под священными сводами, нет ничего лучше, как послушать страшные были про страшных богов. Кто знает такие бывалыцины, никогда не пропадет. Он сам не пропал, он и внука обучит.

Семилетний мальчуган, такой же чернявый, жался к деду, смотрел, как бьются боги и титаны, не отводил глаз, будто приковали его к кусту, смотрел сквозь переплетения ветвей, не видимый, но видящий все… Боязно было. Руки-ноги стыли от ужаса. Но не оторваться от чуда чудного, нечеловеческого, неземного!

Сами себя в мешок засадили! — с досадой думал Ворон. Но виду не показывал, держался бодро, будто дева Победа взяла их сторону.

На левый край он успел перебросить десяток камнеметчиков, благо, что устройства по всем удобным бухтам соорудили, не жалели сил. Там, слева, княжий струг встретили достойно — разнесли в щепы. Второй пожгли перунами громовыми, аж у самих у всех уши позакладывало, вгорячах вдвое больше перунов побросали на вставший у самого берега корабль. Десятка три княжьих дружинников успели выбраться. Сеча была изрядной, благо, что засадные ватаги помогли. Ворон не считал покуда, но знал навскидку, что на левом краю почти половину воев потерял. Это худо, да еще ничего. Справа две сотни с двух стругов высадились, пошли в обход… Вот он, мешок!

А передние три струга так и стояли в море, выжидали. Попробуй, разверни камнеметалки, они часу своего не упустят, нагрянут коршунами!

— Крепись, браты! — выкрикнул он гортанно, чтобы всем слышно было. — Недолго осталось! — т И осекся, сорвал голос, захрипел. Теперь каждый мог сам додумывать, до чего недолго осталось: то ли до победы, то ли до сечи, то ли до конца этой жизни бренной.

Кроновы люди выскочили из-за холмов внезапно, понеслись вниз по склону, грозя смести в море — с криком, с кличами боевыми.

— Давай! — просипел Ворон.

И град стрел ударил в нападающих. Но не остановил грозного вала — что стрела для доброго до-спеха! Лишь немногие попадали, остались лежать да корчиться на голом, покрытом бурой травкой склоне. И еще град осыпал воев княжьих в лица и груди. А разом с ним полетели с ближней вершинки, да с другой, да с третьей в спины и на затылки дружинников камни, посыпались дротики каленые — то дальняя, верхняя засада в бой вступила.

Ворон отер пот со лба. Вытянул длинный булатный меч из ножен. Нельзя было дать врагу опомниться. Надо было его бить.

— За мной, браты!

Три десятка крепких и обученных островитян, опора воеводы, костяк воинства его, вскочили на ноги, побежали по пологому склону наверх. Опережая их ударила в дружинников еще туча стрел, за ней еще и еще. Посыпались валуны сверху, камни из пращей полетели. Вспенился грозный вал, взбурлил, остановился растерянно, сбиваясь в кучу, ощетиниваясь десятками лезвий, копьями…

— Сами вы в мешок попали! — пробормотал на бегу Ворон, потрясая мечом.

— О-орра-а-а!!! — гремело у него за спиной, рядом.

Три десятка отчаянных смельчаков неслись на врага, превышавшего их числом впятеро, может, и больше. И стоило этому врагу, воям Кроновым опамятоваться, собраться — все, конец, погибель неминучая.

И новый град стрел — седьмой залп, восьмой, девятый… Били без устали, не щадя рук, пока можно было бить, пока не схлестнулись две силы, малая, своя, и чужая, огромная, закованная в брони, набирающая ярь, закипающая от гнева и потому втрое страшная.

Не оборачиваться! Не оборачиваться! — сам себе твердил Ворон. И все ж таки обернулся: позади внизу разворачивали камнеметы… чтоб их! и уже шли к берегу струги, сжималось колечко смертное, задувало ледяным ветрищем с моря, туманилась, серела даль окоемная…

— Назад! Не сметь! Вертай к морю! — орал Ворон, но лишь сип вырывался из горла.

Он не видел, как первые мужи его отряда врезались в строй дружины Кроновой, как завязалась сеча, как осекся вдруг и прекратился град стрел — как по своим бить! — и верхняя засада затихла, то ли каменьев запас кончился, то ли своих жалели… повыскакивали с вершин малых, кто с чем ринулись вниз на подмогу — в основном подростки да деды, силы порастратившие за жизнь.