Юрий Петухов - Громовержец. Битва титанов

Севера стреловержцев и сказителей, блистательных воинов и сладкозвучных певцов. Дух Вечной Молодости, Кипящего Гнева и Заоблачной Чистоты — пылающее Солнце-Хоро, спустившееся к люду, и освещающее собою Путь! Земная ипостась Рода Вседержителя!

И только сам князь Куп, восседающий на белой священной кобылице с распущенной, развевающейся по ветру белой гривой, недвижный, будто окаменевший, белоглазый, видящий то, чего не видят иные— открытый всем взорам и всем ветрам, без броней и доспехов, простоволосый, в одних белых грубых штанах и простой холщовой белой рубахе, распахнутой на груди, не ведающий страха ни пред мечом, ни пред копьем, ни пред стрелою, знал — Копола не внутри него, но над ним и вокруг, повсюду вокруг, будто невидимым облаком облачает его. А внутри только Вера!

Два дня минуло с той ночи, когда Пресветлый говорил с ним. Ночь была темной, холодной. Куп сидел в шатре походном, что стоял посреди поляны. Сидел один — в полной уверенности: коли надо будет просидеть так вот вечность, просидит, смиряя гордыню и буйный нрав, ожидая Знака… Было ли явление Пресветлого знаком таким, нет ли — князь-воин не думал позже. Просто Кополо пришел… и сказал… Он пытался припомнить его облик, и не мог, силился вновь услышать его слова — нет, растаяли в памяти, уплыли куда-то, оставив только след, только суть: иди! пора! Сам Пресветлый был движением — Его не было вне похода, сечи и песни-сказа. И Он сказал так потому, наверное, чтобы не раствориться самому в воздухе прозрачном и холодном, ибо не в ожидании Он.

— Путь твой к отцу твоему! Не по плоти, но в Духе Святом и в Ряде Русском! — изрек, не разжимая плотно сжатых губ, горящий изнутри пламенем вырия, светлый призрак, возникший под сводами шатра.

Непонятны были слова, а их запомнил почему-то Куп. К отцу… Может, пригрезилось просто? Может, Мара навью тень наслала? В бессонных ночах многотрудных походов всякое случается. Но не под силу владычице мира грез и наваждений одарить смертного Светом… А то был Свет! Не спал до утра Куп в ту ночь. И день следующий провел в раздумьях тяжких. А к вечеру собрал воевод, сказал одно: «Выступаем!»

Куда он мог идти? Только вперед! Того желал Копола. А воля Пресветлого выше воли Великой княгини, выше воли отца покойного Юра… «путь твой к отцу твоему!» Куда, в мир загробный, в вырий?! Или тем хотел сказать Копола, что смерть уготована ему и что нельзя бежать от нее, от судьбы своей?! Но не по плоти отец… а иного Куп не знал, никого иного на всем свете белом не мог назвать таковым. Куда идти? Вперед!

Тих был Донай-батюшка. Тих и широк. Но воды его пенились по воле множества воев, по воле ведущего их туда, на тот берег, к смерти ли, к жизни, к славе и чести, или к позорищу несмываемому. Вперед!

Видел Куп, как медленно и неотвратимо, будто далекая черная волна океанская, начинают надвигаться по брегу на него полчища Кроновы. Пусть! Так и должно тому быть.

Неотвратимо надвигались и его рати. Лишь терем высокий с возносящейся к небесам башней стоял недвижно. На крутом холме стоял, за частоколами и оградами многими. Куп ведал — нет покуда в тереме Кроновых людей, стоит крепко, так и будет стоять — твердыней незыблемой. Нет оттуда ни угрозы, ни подвоха… а Рея-племянница, княгиня Великая поймет его. И простит. Не глядел Куп на терем.

Но острый взор сам узрел тревожное. Высокий и чистый крик пронзил небеса. Будто черная птица взметнулась над башней, расправила два малых, еле видных отсюда крыла. И опять вскрикнула, пронзая тугой и печалью само сердце.

И марево белое потекло пред глазами Купа. Ледяным огнем обожгло грудь и спину, словно ветром с Белого Острова дунуло. Вздрогнул Куп. И увидел в светлом дневном небе чистую ярь Белой Звезды — глазам больно сделалось.

— Нет! — закричал он, не разжимая губ, беззвучно и страшно.

Но не услышал его никто.

— Дерзость твоя непомерна, — тихо, но отчетливо произнес сидящий на скамье старик, безбородый и длинноусый. — Благодари Велеса-владыку, что мы терпеливы и добры, девчонка! — говорил он говором странным, цокающим и одновременно шипящим. Но слова складывались в речи понятные, доступные. — Вела бы тихо себя и благопристойно, не имела б печалей, да и нас бы не отрывала от дел. Твоя участь мужей развлекать… или за скотом ходить.

— Я княжна! — выкрикнула Яра. И топнула ногой. — Я дочь великого Крона!

Но здесь ее никто не боялся. Мало того, здесь ей никто не верил. Братья Талан со Стимиром, да и сотник Хис с ними стояли возле самых дверей — избитые, закованные в медные цепи, хмурые. Они в разговоры не вступали, хватит уже, наговорились вдосталь, здесь на все слова, на все вопросы один ответ — кулаком в зубы. Сестрицу пока не трогали — хороша была, сочна, только горда слишком, такую красоту портить не решались без слова Гуле-ва, старейшины, выбранного на Круге еще тридцать зим назад.

— Ты жалкая бродяжка, — спокойно поправил ее седоусый Гулев, зябко поежился, запахнул тяжелое черное корзно — в палатах было холодно и сыро, почему-то не топили. — А спутники твои — изгои, бродники! Люди достойных родов не являются в чужие владения сирыми, в лохмотьях. Они приходят с поклоном и дарами.

— Наш струг разбился о подводные скалы! — Синий огонь полыхал в огромных глазах юной княжны. — Буря лишила нас одежд и даров! Вот поэтому мы сиры и босы!

— Может, поэтому, — рассудительно ответил Гулев-старейшина, — а может, и не по этому. К берегу нашему прибивало немало несчастных. И каждый находил у нас пищу и кров. Но чаще с моря приходили те, кто не желал нам добра, девочка. И мы с ними не церемонились. Вы не похожи на несчастных… Гордыне вашей нет предела. И потому эти вот бродники, — он кивнул на скованных одной цепью, — будут ломать камень в пещерах, до последнего дня своего. А тебе, детка, повезет больше— ты будешь утешать мою старость среди прочих наложниц… может, ты родишь мне еще одного сына, и тогда я сделаю тебя своей двенадцатой женой, ты будешь получать больше нарядов и сладостей, у тебя будет тихая и покойная жизнь. А коща я уйду в вырий… ты сможешь уйти со мной, если будешь хорошо любить меня, если будешь достойна этой чести. Да, тебе повезло!

— И это твой суд?! — выкрикнул от дверей рыжебородый Талан, дернулся, загремел цепями.

Его тут же повалили, насели сверху. Здешние вой были такими же безбородыми и длинноусыми, как и их повелитель. Но они были моложе и сильнее его. И все же власть принадлежала Гулеву.

— Убрать их! — приказал он.

Всех троих вывели, точнее, выволокли силком, волоча на цепях, безжалостно лупя в спины и плечи рукоятями мечей.

— Пошли его… к Велесу, сестра! — выкрикнул напоследок Талан. И тут же получил удар в зубы.

— Да, тебе повезло, — не обращая внимания на выкрики и ругань, повторил Гулев. — Подойди ближе!