Юрий Петухов - Громовержец. Битва титанов

— Смести их!!! — проревел разъяренный Крон, не ждавший подвоха, уже видящий себя внутри града покоренного.

Мелет бросился на нежданного врага. И упал с коня, пронзенный трезубцем — насквозь чрез булатные брони прошли острия, вырвали обратно внутренности. Дон был силен, сталь Волканова остра. Семеро сторуких Мелетовых, спешивших за ним, за предводителем своим, обрушились на Дона с трех сторон. Двое сцепились с Промыслом. Но и морские вои-пепщы не зевали резали конных снизу, не жалея ни людей, ни лошадей — отбили княжича седого. Четверых он сам положил. И не стал ждать нового нападения — двинул вперед, на блеск раскинувшего позолоченные крылья сокола, на батюшку, на врага самого лютого и страшного.

А дружины Кроновы рубились нещадно со смельчаками, взявшимися невесть откуда, казалось, что их тысячи несметные. Но это только казалось. Теперь лишь пять сотен сдерживали натиск, не давали ворваться в брешь. На грудах тел, мертвых и еще живых, израненных до неузнаваемости, стояли, ибо не было на земле места. Стояли. И не пропускали ни на шаг.

Промысл терял силы. Но бился. Мысль злая точила мозг: где же князь их великий, где Жив, ведь в городе еще много свежих дружин, тысячи воев, где он сам, в конце концов! Неужто не видит сечи лютой. Не может не видеть! Значит, замысел у него какой-то… Или бежал?! Нет, нельзя таким мыслям ход давать, нельзя! Промысл рубился отчаянно. Не помышлял назад поворачивать. Но за княжичем седым, за Доном не поспел. Тот прокладывал средь дружинников дорогу кровавую к стягу алому, рвался в поединок с Кроном.

— Выходи на бой! — ревел Дон сипло, дико. — Пришла пора посчитаться нам! А-а-а!!!

Столь зла было в нем, столь ненависти и яри, что казалось не человек ворвался в гущу боя, а демон Мары-убийцы, безжалостный и чудовищный демон. Страшен был Дон. Сам не помнил, где сбили с него покореженный шелом. В помятых латах-бронях, залитый кровью, местами багряной, а местами уже спекшейся, черной. Всклокоченный, красноглазый, ощеренный — карающий лютый бог.

Крон узнал сына, нахмурился, крепче сжал рукоять меча. Мальчишка! Безумец! Сейчас он враз затихнет… Давно надо было со всеми ними… расправиться! не в темницу нетемную, не в привольные терема на Олимпе! надо было их в петлю… или в пески нубийские, к Дышащему морю-океану! а он их жалел по-отцовски! Все! Хватит! Крон сдавил бока гнедого Ветра, подался вперед — старый, жилистый, хищный.

Но стражи опередили Великого князя. Все двенадцать, с двух сторон, смертными клещами пошли на разъяренного великана. Четверо тут же сложили головы. Пятый вышиб из руки седого княжича меч, сам пал, пронзенный трезубцем. Еще двоих одолел Дон. Но с трех сторон подняли его на копьях — спасибо добрая Волканова бронь тело оберегла. Вскинули его над полем боя. И в миг один поразился он сам лютости побоища небывалого, содрогнулся — от окоема до окоема бились тысячи русов смертным боем, только лязг громовый да крик стоял до небес. Оцепенел Дон. И тут бы смерть ему пришла. Да поспел Промысл, метнул в стражей Кроновых перун громовый. Рвануло сильно, кони наземь попадали, копья переломились. Сам Промысл еле удержался, но и здесь не оплошал, подался вперед, ударил испуганного коня пятками в бока, подхватил оглушенного Дона вместе с трезубцем его. Чиркнул кресалом, бросил еще перун, уже развернувшись. Взрывом его подтолкнуло к стене, к крепости. А за спиной стоны раздались, ржанье дикое. Мечом прорубал Промысл дорогу. Свои насилу признали его, но пропустили в брешь.

О разбросанные повсюду валуны, камни, обломки настилов конь чуть ноги себе не переломил. Завалился прямо за стеной. Промысл еле успел выскочить из-под него, упал рядом с Доном, разбил локоть. Вокруг собирались вои-дружинники, смотрели, не узнавая, вели копья на них.

— Очумели, что ль! — просипел Дон, вставая, потрясая своим трезубцем и явно собираясь вернуться назад, в гущу боя.

Он сделал пять-шесть шагов, еще выше поднял грозное оружие над головой, замер на мгновение. И упал лицом к бреши, лицом к врагу.

Яра устала выжидать. Так можно было дождаться того, что Крон возьмет крепость… Вот тогда он точно попомнит Гулеву все зло, свершенное, не видать им как ушей своих никакого Семиречья, коли оно вообще есть. В походе долгом, за время стычек с ватагами разными и ордами Яра не так привыкла к мечу, как за эти два с лишним месяца постоянных набегов. Поначалу Гулев не отпускал ее, грозился снова в цепи заковать, вервием связать — виданное ли это дело, девам биться в сечах да набегах. Но потом смирился. Избранница богов! Любимица!

Род Гулева перебирался из-за столпов Яровых, бросив дома, скот, крупную утварь. Шли легкими обозами. С самого начала Яра держалась мужей, хотя и наособицу, но с ними, сторонилась жен и дев. Ну, а как начались вылазки лихие, совсем про них позабыла. Ведь пошли Крон карателей, им плакать в первую очередь. А для решающей схватки людей не доставало — и жены семиреченские сами вызвались кто покрепче да помоложе, у кого грудничков на руках не было — три тысячи с лишним набралось. Гулев хотел Яру над ними поставить. Та наотрез отказалась.

— Погубить чтобы?! — промолвила твердо. — Нет уж! Надо их по сотням разослать — в каждую по десятку, может, что и выйдет.

Гулев понял, она права, так польза будет. А от бабьей рати навряд ли, собьются в кучу, растеряются, никакой, даже самый лихой воевода их не растормошит. Да и Яра приблудшая со своим лихим отрядом свыклась. От добра добра не ищут.

Сила, собралась немалая. Десять тысяч присланных Живом. Да восемнадцать своих… с девами-по-ляницами. Скил все вился вокруг княжны, норовил в свиту к ней. То ли шутил, то ли серьезно предлагал.

— К своим ступай, — непреклонно отвечала Яра. Даже про любимого не спрашивала. Пусть парень гадает, она ли то или не она. А ухажеры ей не нужны.

Со своими, со скилами, молодой воевода быстро нашел язык. Он его и с детства, с отрочества, когда попал в плен к русам, не забывал. А тут сразу полторы тысячи родных! Все благо, да потолковать вдосталь времени не было.

— Ладни ратник став, — признал его Рулад, старший над отрядом с Яровых столпов, — а быв малиц плохий, худий.

— Плохий да худий, — разулыбался Скил, — а в наскок бравли.

Расцеловался со старшим троекратно. Узнал, что мать одна осталась, отец в позапрошлом годе утонул в море, новый путь за Столпы разведывал.

Поговорить не успели.

Гулев дал знак. Шестью колоннами пошли вперед, шестью полками. Больше выжидать не могли, из лаза гонец выполз, про которого только Гулев с Ярой знали сказал, в крепости худо, превозмогает Крон — поначалу отбили приступы, обрадовались, думали передышка будет денек-другой, а тут брешь да натиск свежих сил, втрое сильнее прежнего. Жив велел, как уговорено было — всей мощью ударить по Крону сзади, зажать его меж крепостью и собой. Сказал и про горный ход, про дружины, посланные с другой стороны. Дело рисковое, сложное. Тут или пан, или пропал.